Изображение исчезает: 1983-1989

Как вспоминает торговец произведениями искусства Карлос Лосано, после смерти Галы "жизнь Дали стала серой; его окружали люди в серых костюмах; вся колоритность, безумие и сюрреалистические забавы ушли из его жизни навсегда. Всё стало сплошь серым".

Дали позабыл ужасные последние годы ее нелояльности и пренебрежения, он бродил по отзывающимся эхом белым комнатам Пубола, бормоча бессвязные фразы о счастье, которое познал с Галой, и о том, какой она была красивой. Он ничего не рисовал и часами сидел в столовой, где были закрыты все ставни. "Очень трудно умереть", — сказал он другу.

Антонио Пичот на одной из их последних и ставших редкими вылазок показал на апельсиновое дерево, плоды которого сияли на солнце. "Не показывай мне вещи, которые я так сильно любил, — сказал Дали, покачивая головой. — Для меня вредно их видеть — ведь я знаю, что скоро расстанусь с ними".

Ничто не могло вырвать Дали из состояния отчаяния. Карлос Бальюс, один из психиатров, лечивших его в Пуболе, охарактеризовал его умонастроение следующим образом:

Смерть Галы отмечала собой конец эпохи и инициировала состояние отречения... Процесс инверсии, затворничества и отречения уже манифестируется. Для Дали потеря Галы — это огромная печаль.

Но вне стен замка происходило многое. С момента, когда в 1983 году умер Пикассо, Дали был, по всеобщему мнению, наиболее известным из живущих испанских художников. Центральное испанское правительство и Генеральная комиссия Каталонии начали задумываться о судьбе его обширного живописного наследия, и у них стало складываться намерение перед смертью Дали возвратить в Испанию его рассеянные по всему свету произведения, так чтобы испанское государство, как он и указал, могло с минимумом бюрократизма унаследовать это собрание работ своего сына.

После смерти Галы путь к осуществлению этого замысла расчистился, и правительственные должностные лица не теряли времени. Гала всегда яростно сопротивлялась, если что-нибудь из произведений Дали перевозили или, хуже того, отдавали, и эта непреклонная установка в прошлом препятствовала возможности разумно распорядиться теми картинами, рисунками, памятными вещами и готовыми предметами, которые она аннексировала и хранила у себя. Гала была столь скрытной, что никто не знал в точности, что хранилось — или где. Ретроспектива в Центре Жоржа Помпиду побудила ее извлечь из своих секретных хранилищ несколько крупных и важных работ Дали, но явно имелось намного больше всего того, что еще только предстояло обнаружить.

Однако прежде, чем предпринять сложную международную операцию по отысканию тайников Галы и перемещению их содержимого назад в Испанию, необходимо было подтвердить юридический и фискальный статус Дали в Испании (который сделался сомнительным из-за его пылких профранкистских симпатий и принятия гражданства Монако). Король и королева Испании сделали первый и самый важный шаг в этом направлении, посетив Дали в Порт-Льигате летом 1981 года, поставив свою яхту "Л а Фортуна" на якорь в заливе и разрешив сфотографировать их вместе с Дали и Галой. Награждение Дали в марте 1982 года Золотой медалью Каталонии явилось дальнейшим признанием его восстановленной репутации.

Далее последовал договор, подписанный Дали — и это выглядит весьма знаменательно — всего через восемь дней после смерти Галы, о проведении ретроспективной выставки его творчества под эгидой министерства культуры. Эту ретроспективу планировалось сперва показать в Мадриде, а потом в Барселоне — "как свидетельство необычайного вклада испанских художников в искусство XX столетия".

20 июля 1982 года, всего через месяц с небольшим после смерти Галы, король Хуан Карлос удостоил Дали Большого креста Карла III и титула маркиза. Дали теперь следовало именовать, по его собственной просьбе, маркизом де Дали де Пубол. Этот титул позволял облагородить и его семейную фамилию, и непосредственно его самого. Через одиннадцать дней после того, как этот королевский декрет был обнародован, королевство Испания за сто миллионов песет купило у Дали "Cenicitas" ("Частицы пепла") и "Арлекина"¹. Эти две картины представляли соответственно ранний и чисто сюрреалистический период Дали и его посткубистское творчество. Одновременно Дали преподнес Испании третью картину под названием "Три знаменитые загадки Галы" — последнее из написанных им крупномасштабных полотен.

Тем временем были предприняты непростые усилия с целью возвратить из Нью-Йорка плоды творчества Дали, которые хранились там в течение многих лет. Гала в одном из своих кратких периодов просветления сказала Мигелю Доменечу, что "в Нью-Йорке ничего нет". Фактически же там имелось 1211 картин, рисунков и гравюр, а также статуй, журналов и газет, предметов одежды, личных вещей и документов.

29 сентября 1982 года, после того как были наконец распутаны необычайно сложные юридические вопросы касательно распоряжения этим наследством, всё указанное собрание целиком прилетело в Барселону на самолете авиакомпании "Иберия" марки DC-10, носившем очень удачное название "Гойя". После того как многочисленные ящики прошли таможенный досмотр, их отвезли в Пубол. В числе позиций, представлявших особый интерес, были альбомы для вырезок, которые Гала пополняла в течение их американских лет, и рукопись очень раннего эссе Дали под названием "Любовь и память", написанного им в 1930 году и посвященного сестре. Эта эротическая поэма подтверждала слухи об отношениях Дали с сестрой; достаточно прочесть только следующие начальные строки:

L'image de та soeur
avec l'anus rouge
et plein de merde
l'image de ma soeur
avec le sexe ouvert

Образ моей сестры
с ее красным задом
полным дерьма
образ моей сестры
с ее разверстым влагалищем

Анонимный житель Кадакеса, распространявший историю о том, что видел Дали и Ану Марию обнимающимися нагишом на пляже в конце 1920-х годов, мог и не придумать этого факта, который многое объясняет в последующем отношении Аны Марии к Гале.

Пока репутация Дали в Испании и оценка его oeuvre [творчества] восстанавливались, жизнь художника в Пуболе продолжала течь в том же медленном и грустном темпе. Обильные трапезы с паштетом из певчих птиц и супом из морских ежей остались теперь в прошлом. Фактически Дали отказался есть, мотивируя это тем, что не может глотать. Он требовал к себе постоянного внимания и нередко мог часами хрипло скулить или плакать. Он предавался невразумительным беседам, повторяя, что хочет умереть. Маленький ребенок, нарочно проливавший свой кофе с молоком на колени восемьдесят лет назад или закатывавший крик и плач, когда ему не позволяли носить его золотую корону, теперь всплывал в Дали на поверхность из самых глубин его подсознания, а издавна существовавшие в нём ощущения невосполнимой утраты и ужаса, впервые порожденные призраком мертвого брата, который гнил в могиле, помеченной надписью "Сальвадор Дали", теперь возвратились в полном объеме.

К началу 1983 года его настроение, казалось, несколько поднялось; он снова начал рисовать, и его иногда удавалось уговорить на короткую прогулку по саду в сопровождении сестры милосердия. Штат прислуги в Пуболе включал теперь четырех медсестер, причем две из них всегда несли дежурство; преданного Артуро Каминаду; супружескую пару, которая готовила и убирала; кроме того, как заслуженного человека, который быстро, хотя и довольно нелепо трансформировался в живую часть национального наследия, его также охраняли два члена Гражданкой гвардии, проводившие основную долю рабочего времени на кухне замка, где они смотрели по телевизору футбол.

Дали писал в это время маленькие холсты, размеры которых никогда не превышали 90 х 70 сантиметров. Он сидел в столовой на табурете и всегда работал при искусственном освещении. В этой комнате располагался огромный стол, а на стенах висели различные охотничьи трофеи, включая голову льва, увешанную гирляндами засушенных цветов. Когда Дали занимался живописью, около него часто находилась одна из сестер милосердия, Сарме Фабрегас, которая впервые начала ухаживать за ним еще в клинике Антонио Пуйгверта. Сеньорита Фабрегас читала ему слух, как это всегда делала в прошлом Гала. Дали предпочитал трактаты Рене Тома.

Каждую субботу помощник Дали Исидор Беа приходил в замок, чтобы приготовить холсты для патрона. По мере течения месяцев в доме накапливались чистые холсты. Часто Дали пытался писать что-либо по утрам, но потом в приступе яростного гнева швырял кисти на пол, а во второй половине дня, после сиесты, уничтожал то, что сделал до обеда. В январе 1983 года он погубил таким способом одиннадцать холстов. Но что же он писал? Все эти последние картины связаны с теорией катастроф и представляют собой скучные, чисто графические работы, две из которых: "Котлета и напарник — китайский краб" и его последняя картина "Ласточкин хвост", которую он закончил, согласно Роберу Дешарну, в мае 1983 года, — содержат ссылки на скрипки — возможно, на скрипки Энгра?

К концу февраля 1983 года было очевидно, что краткая интерлюдия душевного здоровья подходит у Дали к концу; в мае этого года он наконец навсегда прекратил писать маслом, потому что, как это сформулировал Карлос Бальюс, "больше не мог привести в действие те интеллектуальные процессы, которые лежат в основе его работы как живописца".

Дали проводил теперь основную часть времени в кровати, лежа в темноте, плача и ожидая смерти, которая отказывалась прийти. Но даже в таких тяжких обстоятельствах его необычайно сильная воля сохранялась. "Дали по-прежнему нуждался в том, чтобы доминировать", — сказала Карме Фабрегас. Это проявлялось в оскорблениях по адресу медицинских сестер (он часто называл их шлюхами) и категорическими отказами есть приготовленную ему пищу. Друг Дали, владелец отеля и ресторана Жайме Субирес, специально приехал в Пубол с такой отборной провизией, чтобы наверняка соблазнить его аппетит. Но единственным, что поел из этого завоза Дали, оказался замороженный мятный десерт с фруктами, который Субирес доставил в контейнере ресторанных габаритов.

В конечном счете стало необходимым кормить его насильно, поскольку иначе Дали бы медленно и преднамеренно заморил себя голодом до смерти; возможно, он полагал, что погружался в спячку вроде зимней. Его часто мучили кошмары и галлюцинации. Но время от времени страхи Дали отступали и он проводил хороший день в ясном уме. Тогда ему хотелось с какими-то остатками старого энтузиазма говорить о новых проектах. Во время восьмидесятого дня рождения в мае 1984 года Дали проявлял явно позитивные признаки устойчивого улучшения.

Его ретроспектива в Мадриде пользовалась большим успехом; естественно, Дали сам не мог посетить ее, так что замещать художника было поручено юному принцу Фелипе Астурийскому, а король и королева почтили церемонию открытия своим присутствием.

В июне 1984 года, в годовщину смерти Галы, та же ретроспектива открылась в Барселоне. Дали выразил желание быть там, но в последнюю минуту, испугавшись путешествия и необходимости явиться пристальному взору публики старым и слабым, извинился и не поехал. Но сам факт проведения этой ретроспективы, казалось, вдохнул в него крупицу новой жизни, и в день открытия он удивил свой обслуживающий персонал, поблагодарив всех за долготерпение и сказав, что надеется поправиться. В тот вечер Дали поднялся с кровати, чтобы изучить ряд фотографий "Башни Галатеи". Он снова начал есть, требуя омлеты и даже попросив бокал вина. Улучшение его состояния, хотя и медленное, было всё более очевидным, и в июне он почувствовал себя настолько хорошо, что смог совершить поездку в Фигерас, точнее, в музей, сопровождаемый Артуром Каминадой, Антонио Пичотом и сестрой милосердия, где с их помощью почти два часа ходил по разным помещениям, чтобы посмотреть свои произведения и увидеть, как движутся дела с некоторыми изменениями здания и экспозиции.

Но его желание доминировать над своим небольшим двором в Пуболе привело к несчастью. Вечером и по ночам Дали постоянно нажимал кнопку звонка, чтобы вызвать кого-то из обслуживающего персонала, поскольку ненавидел оставаться один в своей огромной кровати с четырьмя столбиками. В лучшие дни он звонил более двадцати пяти раз. Постоянный звон наполнял весь замок, и медсестры, выведенные из себя неугомонным шумом, заменили звонок на лампочку, которая загоралась, когда Дали нажимал всё ту же кнопку. Это чрезвычайно расстроило Дали, и 30 августа 1984 года он в разгар ночи долго держал кнопку непрерывно нажатой; в результате случилось короткое замыкание, из-за которого его кровать загорелась.

Когда сестры милосердия разбудили Робера Дешарна, остановившегося в замке (как он часто делал, приезжая заниматься делами Дали), он вбежал в комнату Дали и обнаружил художника ползущим к двери ниже пелены дыма. Огромная кровать стояла в языках пламени. Сначала показалось, что Дали пострадал совсем немного, так что на следующий день его привезли в музей одетым в смокинг и с белым тюрбаном на голове. Там ж открыл мемориал Галы. Но через два часа Дали в качестве меры предосторожности профилактически доставили в клинику "Нуэстра сеньора де Пилар" в Барселоне. Оказалось, что ожоги более серьезны, чем показалось на первый взгляд, охватывая 18 процентов площади тела. Обожженными оказались ягодицы, пах и верхние части ног. Через четыре дня ему пришлось подвергнуться пересадке кожи — трудной процедуре для того, кто страдал от недоедания и весил меньше 45 килограммов.

Задержка в лечении ожогов Дали и свидетельства его недостаточного питания привели к интенсивным спекуляциям — сначала в испанской печати, а впоследствии и по всему миру. Все старые истории относительно друзей и членов семьи, которым отказывают в доступе в замок, были теперь снова извлечены на свет божий, и даже Ана Мария присоединилась к обеспокоенному хору, зайдя настолько далеко, что отправилась вместе с одним из кузенов навестить Дали в клинике. Дали не видел сестру на протяжении тридцати лет. Ее версия такова, что он смотрел на нее без единого слова, но со слезами на глазах. Другая версия заключается в том, что он пытался ударить ее и кричал: "Чеши отсюда, старая лесбиянка!" Последняя кажется более убедительной.

Несмотря ни на что восьмидесятилетний Дали постепенно поправлялся. Лоскуты пересаженного трансплантата прижились, а потом и зажили, и Дали, получая теперь питание через трубку, вставленную в нос, начал набирать вес. Случившийся пожар спас ему жизнь. Это был тот тип иронии, которую Дали всегда ценил.

Он никогда больше не возвратился в Пубол, а когда в октябре 1984 года его выписали из клиники, то разместили в пустой прохладной комнате в "Башне Галатеи". Дали прибыл провести свои последние дни в собственном Эскориале, который сам же столь тщательно возвел.

К февралю 1985 года самочувствие Дали было достаточно хорошим для того, чтобы он мог предоставить полуторачасовое интервью крупнейшей испанской газете "Пайс". К репортеру он отнесся с большим энтузиазмом, требуя задавать больше и больше вопросов. Дали рассказывал о своих посещениях Франко и о странной смерти композитора Винченцо Беллини², пространно изложил некоторые свои мысли по поводу монотеизма и заметил, что художники напоминают трюфели: "Они занимают одно место, когда творят, и совсем другое, когда перестают".

Дали обсуждал также современное искусство, причем в очень ясной манере:

Современное искусство — это катастрофа. Как сказал Пикассо о своих работах: "Здесь я не делаю ничего сверх того, что творю беспредельные преграды". Меня очень интересуют Умберто Боччони³, де Коонинг⁴ и американские гиперреалисты, которые хороши именно потому что по происхождению они вовсе не американцы, а голландцы, и в них течет голландская кровь. Коонинг — гигант, подобный колоссу Родосскому⁵, который стоит одной ногой в Амстердаме, а другой — в Соединенных Штатах. Про некоторые его фигуры [Дали имел в виду серию "Женщины", созданную между 1947 и 1952 годами] трудно сказать, являются ли они женщинами или пейзажами. В действительности это геологические катаклизмы.

К Дали, несмотря на трубку, продетую через нос, казалось, вернулась прежняя ретивость; в нынешнем ослабленном, но теперь устойчивом физическом состоянии он снова начал рисовать, хотя рука у него ужасно дрожала. В начале 1986 года он сделал двадцать рисунков в качестве подарков королю Хуану Карлосу, мэру Мадрида и представителям всех стран, посетивших церемонию по случаю присоединения Испании к Общему рынку. Хотя абрисы изображений на этих рисунках слабы, в них всё-таки присутствует бледное эхо той энергии и силы, которыми когда-то располагал Дали, и той личности, какой он был прежде.

Далекий от отшельничества, Дали теперь активно поощрял посетителей приходить в его башню. В 1986 году американский журнал "Вэнити фэйр" ["Ярмарка тщеславия"] опубликовал его фотографии, сделанные Гельмутом Ньютоном⁶. Дали облачился в атласный халат, специально спроектированный им для этого сеанса позирования, поверх которого надел Большой крест Изабеллы католической (Большой крест Карла III и Золотая медаль Каталонии пропали при пожаре в Пуболе). "Мне сказали, что он не хочет ретушью камуфлировать на снимке трубку, вставленную в нос", — написал Гельмут Ньютон в том же номере журнала. А интервью с Робертом Верником Дали закончил знакомым боевым кличем из своего прошлого: "Я против Сезанна, — сказал он, — я — за Месонье".

В 1987 году Дали постепенно начал иссякать, хотя внешне это было почти неощутимо. Посетители из внешнего мира больше не приходили увидеть его, и он казался пребывающим в состоянии между сном и явью. В конце единственными людьми, кого он хотел видеть, оставались лишь верный Артуро Каминада и Антонио Пичот, с которым Дали даже еще мог как-то общаться. Основную часть времени он спал, но позволял, чтобы в его комнату в течение дня проникал свет. На протяжении следующих двух лет его удивительный дух начал растворяться, а упрямое тело постепенно сходило на нет.

Он часами лежал в своей башне при музее, слушая сохранившиеся у него старые записи той музыки, которую играли когда-то у "Максима". Болтовня публики, звуки скрипок, звон рюмок и бокалов возвращали Дали к тем самым счастливым для него дням, когда он был одним из наиболее почитаемых живописцев в мире и каждый вечер ужинал в этом шикарном, обитом красным плюшем парижском ресторане. Он был тогда великим Дали, окруженным своим сплетничающим двором чудес и устраивающим эротические мессы, — человеком, которым восхищалось и которому подражало то великосветское общество, которое первоначально отринуло его. На заднем плане звучали скрипки, а к ужину подавали излюбленный им паштет из певчих птиц.

Он был Дали, и он писал "картину" — ту самую, которую продолжал писать всю свою жизнь на разных холстах, подобно кадрам фильма, который прокручивало его воображение. Он писал своего отца в черном костюме, шагающего по равнине Ампурдана. Он писал сестру, высунувшуюся из окна в Кадакесе, и Лорку на пляже их памяти. Он писал странные, выцветшие берега и базальтовые утесы мыса Креус, всё время наблюдая львов, превращающихся в орлов, и следя за временем, которое становилось мягким и растекающимся. Он писал тех существ, которые населяли его подсознание и были всегда готовы наброситься на него: кузнечика, улитку, носорога, слонов с веретенообразными ногами и взявшегося из самых ранних воспоминаний издыхающего кита, которого он трансформировал в свой автопортрет.

Он был Дали, и он прятался за сдвоенными антеннами своих усов, продвигаясь в таком замаскированном виде в мир, который он был полон решимости покорить силой воли, манипуляциями и работой, длившейся по пятнадцать часов в день.

Он был Дали, и он любил и писал Галу на протяжении пятидесяти лет — как ненасытное сексуальное чудовище, как красавицу времен Ренессанса, как мадонну и как Иисуса в "Тайной вечере". Он написал фильм своей жизни и испытал на себе тайну всех тайн, то единение времени и пространства, которое, как он всегда верил, и есть тайна Бога.

В ноябре 1988 года Дали положили в барселонскую клинику "Куирон" с диагнозом "сердечная недостаточность". Он немедленно потребовал поставить к нему в палату телевизор, чтобы иметь возможность следить за репортажами о своей надвигающейся смерти. У его ложа находились Артуро Каминада, Антонио Пичот и Мария Лорка, мэр Фигераса, утверждавшая потом, что во время одного из своих визитов в мэрию Дали указал, что предпочитает быть захороненным не около Галы в Пуболе, а под геодезическим куполом в своем музее.

"Он был очень расчетливым человеком, даже в последние свои годы, — рассказывала позже г-жа мэр, — и я полагаю, что желание найти место своего последнего упокоения посреди собственных творений — это мысль, которую он очень много обдумывал". Пичот тоже хорошо помнит беседу, которую он имел с Дали в Порт-Льигате в начале 1980-х годов, еще перед смертью Галы, когда Дали сказал, что хочет покоиться не на маленьком кладбище, расположенном на вершине холма позади его дома оно могло бы показаться очевидным выбором), но в Фигерасе. Пичот видел причину в том, что там находилась могила его отца.

5 декабря Дали навестил король Хуан Карлос, подтвердивший, что он всегда чувствовал особую и сильную привязанность к Дали. Дали, вырванный из своих последних грез, обещал королю поправиться, чтобы снова приняться за живопись.

Дали в последний раз возвратился в Фигерас 14 декабря и скончался 23 января 1989 года в клинике, куда его поместили, поскольку его сердце отказывалось работать. Играла его любимая старая, поцарапанная пластинка с записью "Тристана и Изольды", издавая, как он однажды сказал, звук сардин, жарящихся в масле.

Его тело забальзамировали, как он попросил, и в таком состоянии оно лежало на протяжении недели в музее в Фиге-расе. После этого четыре служителя музея, одетые в униформы, которые разработал сам Дали, вынесли гроб в небольшую церковь Сант-Пере для краткой заупокойной службы. Жизнь Дали совершила полный круг, потому что именно здесь он был крещен и принял первое причастие. Когда его гроб переносили из церкви в музей, люди, выстроившиеся вдоль улиц, неожиданно зааплодировали — в спонтанном порыве признательности художнику, который сделал их город знаменитым. Тысячи людей выстроились, дабы увидеть Дали в смерти, как они выстраивались и в дни его жизни; они хотели бросить последний взгляд на живописца, чье творчество и чьи эксцентричные выходки в такой большой мере стали частью конструкции под названием "двадцатый век".

Они видели Дали, который лежал в гробу, одетый в белую тунику с вышитой на ней золотой короной и большой буквой "D". Его лицо было умиротворенным; смерть сгладила знаки боли, и структуру костей Дали можно было видеть во всей ее угловатой красоте. Прославленные усы, которые столь долго выглядели печально обвисшими, были в последний раз навощены так, что их кончики казались острыми иголками.

Дали похоронили там же, где он жил, — в центре сцены небольшого провинциального оперного театра, который он собственным волшебством превратил в свой Театр памяти. Он покоится там и теперь — последний экспонат в своей сюрреалистической стране чудес, под никак не обозначенной плитой, над которой парит геодезический купол. С местом упокоения художника связана последняя насмешка, которую он бы полностью оценил: его могила находится в точности над женским туалетом.

Под сценой, в пустом помещении, которое в старые, театральные времена, вероятно, использовалось для хранения реквизита, в стену вмонтирована простая мемориальная доска, на которой записано его полное имя и титул вместе с датами рождения и смерти. Но его подлинный мемориал — всё то, что находится вокруг него. Это "Дождевое такси" и картины, ярко-желтая рыбацкая лодка Галы и батоны хлеба на стенах. Это "Галарина" — портрет его музы и губительницы. А еще это и сотни тысяч людей, которые, каждый год движутся торжественными колоннами по коридорам его музея — последнего и величайшего сюрреалистического объекта — в поисках останков человека, навечно захватившего их воображение.

Он был Дали, и, как он когда-то сказал, каждый сделанный им мазок кисти был эквивалентом пережитой трагедии.

Примечания

1. Вероятно, речь идет о холсте "Пьеро, играющий на гитаре (кубистская картина)" (1925), известном также под названием "Арлекин с маленькой бутылкой рома", который в том же году экспонировался на первой выставке Дали в барселонской галерее Далмау.

2. Беллини Винченцо (1801-1835) — итальянский композитор. Представитель романтизма, способствовал развитию оперы и искусства бельканто. Блестящий мелодист. Умер в Париже от туберкулеза при печальных, но обычных обстоятельствах, а в 1876 году его прах перевезли на родину. Возможно, Дали спутал его с Гаэтано Доницетти (1797-1848), композитором схожего стиля, который, похоронив за короткое время родителей, трех сыновей и жену, в 1845 году сошел с ума.

3. Боччони Умберто (1882-1916) — итальянский скульптор и живописец, один из лидеров и теоретиков футуризма как течения в искусстве. В его картинах доминирует мотив всеобщей стройки, тотального преображения мира. Погиб на фронте во время первой мировой войны.

4. Коонинг Виллєм де (род. в 1904 г., Роттердам) — американский живописец, один из ведущих представителей абстрактного экспрессионизма. В 1930-40-е годы создавал как фигуративные, так и абстрактные работы, но примерно с 1945 года эти две тенденции, похоже, слились.

Коонинг Элайн де (собственно, Элайн Фрид) (1920-1989) — американская художница (в основном портретист), педагог и критик. Ученица и жена (с 1943 г.) Виллема де Коонинга.

5. Древнегреческая бронзовая статуя (выше 30 м) бога солнца Гелиоса, покровителя острова Родос. Даже упав во время землетрясения в 224 году до н. э., продолжала считаться одним из семи чудес света. Кстати говоря, у Дали имеется одноименная картина (1954 г., 69 х 39 см).

6. Ньютон Гельмут (род. в 1920 г.) — австралийский фотограф мод и портретов родом из Германии, известный своими агрессивно эротическими съемками моды, которые внесли новую струю в коммерческую фотографию 1970-х годов. Его портреты знаменитостей и фотоснимки модной одежды широко печатались в журналах, а также появлялись на выставках и в книгах.

Предыдущая страница

К оглавлению

Следующая страница