Всадник смерти: 1980-1982
|
Выжженное серое вещество твоего мозга лишается шустрого и жидкого, а упадающее зерно с угрозой пергаментно шуршит и в земле укореняется этой близящейся метаморфозой. Сальвадор Дали. Метаморфоза Нарцисса |
Когда вместе с Галой Дали в декабре 1979 года прибыл в Нью-Йорк, он довел до всеобщего сведения, что это — его последнее посещение города. Все его старые друзья поумирали или исчезли. Гала пришла в ярость, услышав такие слова, поскольку питала прямо-таки маниакальную тягу к Джефу Фенхолту и хотела проводить с ним как можно больше времени, а Фенхолт находился в Нью-Йорке.
Очередным носильщиком заставили послужить Майкла Стаута:
Той заключительной зимой в Нью-Йорке я работал на них как посыльный, шофер и нечто среднее между лакеем и горничной. Они стали очень больными людьми, и я помню, что Гала не хотела есть пишу, приготовленную в "Сент-Реджисе", так что нам приходилось приносить ей еду из "Лорана", одного из их любимых ресторанов. Я должен был, кроме того, обслуживать их во время еды, потому что правила профсоюза запрещали официантам подавать постояльцам блюда, которые принесены извне отеля; словом, всё то время, пока в середине апреля они не возвратились в Испанию, я день за днем заботился о них.
Хотя Дали и Гала сразу же по прибытии в Соединенные Штаты сделали себе прививки против гриппа, они оба в феврале заболели и были вынуждены оставаться в Нью-Йорке гораздо дольше, чем обычно делали. Нанита Калашникофф помнит, как Дали умолял ее не бросать его. Время проходило, но ни у Дали, ни у Галы не наблюдалось никакого улучшения. В конце марта Стаут отправился в давно и весьма необходимый ему отпуск, оставив Дали на попечение Калашникофф, но буквально через два дня после отъезда его отозвали обратно. Здоровье Дали портилось на глазах. Как говорит Стаут, "после этого у него никогда не было ни единого по-настоящему здорового дня".
В апреле Дали и Гала возвратились в Испанию. Их настолько затерроризировали папарацци, что после прилета в Париж супруги тут же пересели в специальный небольшой чартерный реактивный самолет, который доставил их в Перпиньян, откуда они наконец "сушей" поехали в Порт-Льигат. После этого Энрико Сабатер забрал их на поправку в клинику "Инкасол" в Марбелье1. Дали настоял на "Инкасоле", чтобы находиться около Калашникофф, дом которой располагался поблизости на холмах. Это был гибельный выбор, поскольку "Инкасол" — очень дорогой оздоровительный курорт с минеральными водами, более привычный иметь дело с проблемами излишнего веса у миллионеров, чем с реальными болезнями. Дали стал плохо ориентироваться в ситуации и заговариваться, а Гала устраивала медицинскому персоналу обструкцию, в одном случае даже отказавшись Позволить медсестрам дать Дали лекарство. Только она должна была назначать ему лечение, как делала это всегда. Результаты ее шарлатанства были катастрофическими.
Они вернулись в Порт-Льигат в мае, когда Дали сделалось несколько лучше, обнаружив прислугу, которой не заплачено, и дом, который не натоплен. Калашникофф снова увидела Дали в конце июня:
Это была трагедия. За два месяца он полностью деградировал, и когда я вошла к нему в комнату, он на четвереньках, по-собачьи, пробовал заползти под диван, поскольку не хотел, чтобы я увидела его в таком кошмарном состоянии.
Рейнолдс Моурс и Майкл Стаут, вняв отчаянной ситуации, в которой находился теперь Дали, в конце мая вместе с Робером Дешарном предприняли чрезвычайную поездку в Кадакес и обнаружили, что Гала выгнала семейного врача прочь и пичкала Дали транквилизаторами (а также стимуляторами — когда хотела, чтобы он работал) из собственной дорожной фармакопеи. Сама Гала, похоже, страдала перемежающимся старческим слабоумием и поначалу вообще не желала выслушать Моурса и Стаута, отказываясь признать, что с Дали случилось нечто скверное — такое, чего ее дорожные пилюли не в состоянии вылечить.
Им понадобилось почти десять дней, чтобы убедить Дали проконсультироваться с доктором Пуйгвертом, который три года назад делал ему операцию, связанную с проблемами простаты. Пуйгверт диагностировал побочные последствия применения слишком многочисленных американских антибиотиков, которые стали причиной токсикоза и начального артериосклероза. Дали жаловался на дрожь в теле и на трудности при ходьбе и глотании. Пуйгверт сказал: "Дали всегда смеялся над жизнью; теперь жизнь смеется над ним". Консультировались и с другими экспертами. Доктор Мануэль Субирана предписал антидепрессанты. Профессор Хуан Обиолс диагностировал острую паранойю.
Вечером 17 июля, в тот момент, когда Обиолс выписывал рецепты, у него случился тромбоз коронарных сосудов с последующим обширным инфарктом миокарда, и он скончался прямо перед Галой. Позже говорилось, что Гала, рассерженная суммой, которую запросил Обиолс, стала орать на него настолько яростно, что у профессора случился сердечный приступ. Прислуга спешно пригласила друга Дали Антонио Пичота, и тело психиатра вынесли из дома, так что Дали вообще не узнал о случившемся, — Пуйгверт впоследствии сказал ему, что Обиолс срочно выехал в Южную Америку. Когда на следующий день в дом Дали приехали члены семьи Обиолса, Гала, хорошо знавшая их, не потрудилась даже показаться и выразить им соболезнования. Пришла беда — отворяй ворота: доктор Рамон Видал-и-Тейксидор, психиатр, который после случившегося взял на себя роль Обиолса, сломал себе ногу здесь же, в доме Дали.
Теперь Гала начала держать всех подальше от Дали. Она всегда поднимала телефонную трубку и просила друзей перезвонить попозже. Роберу Дешарну (которого всегда ненавидела — возможно, потому, что он был человеком прямым и действовал из лучших побуждений) она запретила всякие контакты с Дали, а когда Жорди Пужол, глава Генеральной комиссии Каталонии2, прибыл в конце августа в Кадакес, дабы самому убедиться, насколько болен Дали, ему сказали, будто Дали не в том состоянии, чтобы увидеться с ним или даже поговорить по телефону. Кое-кто из папарацци Кадакеса умел, однако, пробить брешь в оборонных порядках Галы и делал фотографии скрюченного Дали, которого поддерживали мажордом Артуро Каминада и медсестра. В этот момент Ана Мария вынуждена была попросить прессу разъяснить, каково же состояние здоровья ее брата.
Моурс и Стаут объявили о создании группы под названием "Друзья за спасение Дали". "Мы полностью осознали, что под нечутким досмотром Галы Дали оказался сведенным до оболочки своего прежнего "я"", — сказал Моурс, одновременно указав также на неспособность или нежелание Галы уладить туманную ситуацию художника в вопросе уплаты испанских налогов. Упоминая об этой проблеме, Моурс четко указал на одну из главных нынче забот Дали: художнику посоветовали, что он выиграет материально с точки зрения налогов, если станет резидентом Монако, и в этом княжестве была, соответственно, куплена квартира. Как оказалось, Дали никогда не пользовался ею, а Гала посещала нечасто. Однако отказ Дали от официального проживания в Испании создавал ситуацию, в которой было более чем возможно, что ему придется оставить страну или же платить штрафы за налоговые злоупотребления, если он будет оставаться в Испании — как ему того хотелось — в течение шести месяцев каждого года.
Как ни странно, успех ретроспективы Дали в Центре Жоржа Помпиду более чем повторился, когда его выставка в июне 1980 года перебралась в галерею Тейта и стала наиболее посещаемой выставкой из всех, какие когда-либо проводились здесь (за исключением экспозиции Констебла3 в 1976 году), вызвав рукоплескания у художественных критиков, в том числе и у Джона Макивена, который, публикуя рецензию в журнале "Спектейтор", воспользовался возможностью по-новому оценить достижения Дали:
Высокий дух, героический масштаб и чрезвычайное внимание к детали доведены в живописно-оборонительной системе Дали до прямо-таки устрашающей степени. Тот факт, что он смог, кроме того, найти время на создание обширной аудитории для живописи (как произведений всяких иных художников, так и, без сомнения, его собственных), действуя с помощью своего неутомимого и беспощадного эксгибиционизма, — примерно в том же стиле, как Мухаммед Али4 добивался сходного результата для бокса, тоже когда-то представлявшего собой род деятельности, который нуждается в аудитории, — этот факт только увеличивает наше ощущение благоговейного трепета перед его фанатической энергией и преданностью идее... И ни в коем случае нельзя согласиться, что влияние Дали, как это обычно принято считать, недостаточно. Ведь он показал себя отцом таких новейших течений, как поп-арт и фотореализм... Помимо этого, он оставляет после себя в качестве наследия заверение и надежду: в современном мире живопись продолжает быть актуальной как средство коммуникации, и наверняка наступит такой день, когда она сама докажет это.
Постепенно Дали начал возвращаться в свое равновесное состояние и осенью 1980 года снова начал заниматься живописью, работая по четыре или пять часов в день. "Но Гала по-прежнему кормила его транквилизаторами, которые были для него самым худшим, что только можно придумать", — говорит Рейнолдс Моурс.
25 октября 1980 года Дали впервые начиная с апреля появился на публике. Под аккомпанемент музыки из "Тристана и Изольды" он, волоча ноги, притащился в Театр-музей Галы- Дали вместе с Галой, которая бросала в толпу фотографов лепестки цветов. Их сопровождал Энрико Сабатер.
Правая рука Дали, его рисующая рука, неудержимо тряслась, белые усы обвисли. "Вы видите, как дрожит моя рука? — вызывающе спросил он у собравшихся журналистов. — Отлично, посмотрите теперь", — после чего подержал дрожавшую ранее руку неподвижно. Хотя его члены явно были поражены болезнью, давнее остроумие Дали всё еще сохранилось. Когда ему был задан каверзный вопрос относительно его налоговых проблем в Испании, он парировал: "Я люблю платить налоги, но совершенно не разбираюсь в этом деле, потому что занимается всем этим Гала, а она не собирается ничего говорить ни по какому поводу, поскольку сейчас — моя пресс-конференция". Медленно повернувшись, Дали снял покрывало с пугающей картины, которую закончил во время своей изоляции в Порт-Льигате, — лежавшего навзничь гротескного, аляповатого чудища фиолетового цвета. Оно носило название "Счастливая лошадь". "Эта тварь немного подгнила, — сказал Дали собравшимся посланцам прессы. — Не знаю, в силах ли вы разобраться, что это — лошадь или осел, — но вам наверняка видно, что всё сгнило".
Как будто у Дали было без этого мало неприятностей и проблем, Генеральная комиссия Каталонии, обеспокоенная физическим и финансовым состоянием своего самого знаменитого сына, приступила к изучению методов ведения его финансовых дел, которое глубоко расстраивало Дали. Это расследование, возможно, побудило Дали и Галу вызвать себе на помощь нового носильщика.
Жан-Клод дю Барри был французом из Гаскони, владевшим в Париже несколькими агентствами моделей. Дали столкнулся с ним в 1968 году в барселонском "Ритце", и дю Барри приблизительно с 1975 года снабжал Дали и Галу моделями обоего пола в качестве натурщиков для занятий Дали живописью и как кандидатов на участие в их эротические мессах. "Я был для Дали тем, кем Петроний для Нерона5, — его руководителем в амурных вопросах, да и в творческих тоже. Я находил модели для его картин, в частности, для "Святого Себастьяна". ...Я был у него "чиновником по особым поручениям"", — удовлетворенно сообщал окружающим дю Барри при любом удобном поводе.
18 августа 1980 года дю Барри (который первоначально претендовал на внимание Дали тем, что был племянником исполнителя из мюзик-холла по прозвищу "Пукоман", чей номер, состоявший в попукивании в такт музыке, был увековечен в "Пукомании" — одной из любимых книг Дали) был срочно вызван Галой в Порт-Льигат. "Я начал названивать старым клиентам Дали, — рассказал он "Нью-Йорк таймсу". — Я говорил им: "Если хотите иметь дело с Дали, обращайтесь ко мне"". Дю Барри договорился о контрактах на общую сумму в 1,3 миллиона долларов. Одиннадцать из контрактов, составленных дю Барри, предоставили парижскому маршану Жильберу Амону, занимавшемуся графикой, права выпускать по всему миру литографии или гравюры Дали, которые в действительности представляли собой репродукции с цветных слайдов, имевшие немного общего с истинными литографиями. Некоторые из них должны были печататься с оттиском большого пальца Дали.
Встревоженный таким развитием событий, Робер Дешарн предпринял шаги, чтобы заставить Дали присоединиться к SPADEM (Societe de la Propriete Artistique des Dessins et Modeles — Обществу собственности на художественные рисунки и модели) — учреждению, базирующемуся в Париже и основанному в целях защиты авторских прав во всемирном масштабе. Афера вышла на свет божий в марте 1981 года, когда Дали сделал в Париже агентству печати Франс Пресс краткое заявление, в котором сказал: "Сообщаю, что в течение нескольких последних лет, и прежде всего начиная с момента моего заболевания, моим доверием злоупотребили многочисленными способами, а с моими желаниями не считались. По этой причине я делаю всё, чтобы прояснить сложившуюся ситуацию, а Гала и я вновь обретаем нашу свободу".
Хотя в этом коммюнике он не назвал Энрико Сабатера по имени, этот секретарь Дали потребовал от художника выпустить другое заявление, указывающее, что не Сабатер был мишенью вышеуказанного обвинения. Дали твердо стоял на своем, и Сабатер отбыл восвояси не солоно хлебавши. Краткое царствование дю Барри в вопросах заключения сделок от имени Дали подошло к концу благодаря срочному вмешательству Робера Дешарна, который, пользуясь поддержкой Рейнолдса Моурса и Майкла Стаута, стал новым менеджером Дали. Дешарн являлся наилучшим кандидатом на эту роль, поскольку, как позже выразился Моурс, он был готов к тому, чтобы тратить огромное количество времени на присмотр за Дали и Галой и уход за ними, и ему можно было доверить защиту основополагающих интересов Дали в обход препон, чинимых Галой.
Стали укладываться на свои места и другие аспекты жизни Дали; его мадридский адвокат Мигель Доменеч сообщил, что неурегулированная налоговая ситуация художника всё-таки позволяет ему жить в Испании, а проведенное как следует лечение болезни Паркинсона, которой страдал Дали, дало ему возможность снова взять в руку кисть.
Но в личной жизни Дали по-прежнему царила неразбериха. К 1981 году его болезнь Паркинсона прогрессировала до такой степени, что он прибегнул к консультации доктора Франсуа Лермита, главы нейропсихиатрической клиники в парижской больнице "Пити-салпетриер". Гала, которая до ужаса боялась всякой болезни вообще, а в особенности такой, которая могла бы затронуть способность Дали зарабатывать деньги, впала в панику и говорила любому, кто был готов слушать, включая официантов в отеле "Мёрис", что Дали кончился как художник и человек и что она подумывает о получении развода. Едва ли удивительно, что новость об этой трещине в их "идеальных" отношениях прокатилась по всей международной прессе.
Одним поздним февральским вечером в "Мёрисе" ситуация, сложившаяся между ними, пала до самой низшей точки. Энрико Сабатер проснулся оттого, что Дали молотил в его дверь и кричал "Помогите!". Сабатер помчался в апартаменты Дали и нашел Галу лежащей на полу рядом с кроватью. Поспешно вызванный доктор диагностировал перелом двух ребер и повреждения на ногах и руке. Ее поместили в американский госпиталь в Нели для оказания неотложной помощи. Сабатер спросил Дали (у которого был подбитый глаз), что случилось, и когда тот пришел в себя, то рассказал, что его наконец доняли вечные издевки и упреки Галы, а также ее настояния побыстрее возвратиться вдвоем в Нью-Йорк, где она сможет видеться с Фенхолтом. Он начал бить ее своей тростью, а она в ответ стукнула его кулаком.
Впоследствии Сабатер дал интервью биографу Галы Тиму Макгирку:
Гала нуждалась в гигантских суммах денег. Дали же был слишком болен, чтобы работать, — по крайней мере, в тот момент. Гала буквально силой вынудила Дали поставить отпечаток пальца на документ, который, как позже выяснил Дали, передавал кому-то ряд прав на репродуцирование, даже не принадлежавших Дали. Вдобавок Дали получил еще известие о том, что Джеф Фенхолт выставил на продажу аукционом "Кристи" в Нью-Йорке все картины, отданные ему Галой; это сильно разгневало Дали, поскольку, хоть он и знал, что Гала время от времени давала Фенхолту деньги, он не представлял себе масштаба этих даров. С указанного момента и вплоть до смерти Галы, наступившей восемнадцатью месяцами позже, Гала и Дали вели между собой ожесточенное и иногда весьма публичное сражение, которое часто заканчивалось драками.
Когда король Хуан Карлос в августе 1981 года нанес визит в дом Дали и Галы в Порт-Льигате, Гала пыталась убедить Дали не надевать его красную шапку. "Как же я могу не надеть ее? — ответил Дали. — Стало быть, предполагается, что я покажу королю рану, которую ты пробила у меня в башке своей туфлей?"
Снова вернувшись этой осенью в Порт-Льигат, Дали был в восторге, получив в свое распоряжение "Башню Горгота", купленную Генеральной комиссией, чтобы нарастить выставочные площади Театра-музея Галы-Дали. Примыкая к главному зданию собственно театра, "Башня Горгота" (которую Дали переименовал в "Башню Галатеи") составляла часть старинных городских стен Фигераса и предоставляла собой ценное пространство для расширения музея. Единственный отколовшийся голос, возражавший против этого плана, принадлежал его жене; Гала охарактеризовала "Башню Горгота" как "развалину, которая принадлежала какому-то каталонскому буржуа, а теперь потребует слишком больших затрат на восстановление".
На церемонию открытия были приглашены все члены правления музея, включая принца Жан-Луи Фосиньи-Лусенжа, старого друга Дали по Парижу, который много позже вспоминал:
Был устроен колоссальный банкет с речами. Присутствовали все власти, глава Каталонии — просто каждый и всякий. Это было большое событие. А затем, уже днем, Дали уехал, поскольку чувствовал себя слишком скверно, и было решено, что мы должны навестить его в Пуболе, где он ожидал визитеров. Когда мы приехали, нас проводили во внутренний двор, от которого каменная лестница вела на возвышение. Некоторых из нас попросили подняться на эту платформу, потому что, как нам сказали, близлежащее окно откроется и оттуда покажется сам Дали. Мы ждали, а толпа скандировала: "Дали! Дали!" Примерно через час ставни раздвинулись и мы увидели Дали, одетого в белый халат и тюрбан, с неизменной большой тростью, которого выкатили на кресле. Быстрее, чем я рассказываю эту историю, он оттолкнул свое кресло назад и снова исчез. Предполагаю, что Дали был просто не в силах стоять перед толпой или даже вообще не видел нас. Всё это было очень и очень грустно.
Во время торжественного открытия "Башни Галатеи" Генеральная комиссия Каталонии удостоила Дали своей самой высокой и почетной награды — специальной Золотой медали, а в Мадриде министерство культуры выразило интерес к организации крупной ретроспективной выставки Дали. Но всё это было уже слишком поздно. Как сказал один из докторов Дали, "он болен, хотя и невозможно сказать, чем конкретно".
Дали и Гала к этому времени почти полностью обособились друг от друга. Бывало, проходил целый месяц без единого разговора, даже по телефону, а когда дело всё-таки доходило до беседы, речи Галы сводились к тому, что единственным местом, где они должны жить, является Нью-Йорк, поскольку она хочет быть около Фенхолта. Но ни один из них больше уже не съездил не то что в Нью-Йорк, но даже в Париж.
24 февраля 1982 года во время одного из своих редких посещений Порт-Льигата Гала поскользнулась, выходя из ванны, и сильно ушибла бедренную кость. Поскольку у нее имелись также серьезные поражения кожи, ее доставили в клинику Фигераса, чтобы проконсультироваться с французским дерматологом Раймоном Виленом.
К 28 февраля состояние Галы стало настолько серьезным, что ее срочно отправили в барселонскую клинику "Платон", где 2 марта оперировали. Сама операция прошла успешно, но ее артерии были слишком хрупкими для применения игл при переливаниях и капельницах, так что разложение кожи ускорилось. Последняя была ослаблена не только возрастными изменениями, но и всяческими косметическими процедурами и подтяжками, последствия которых теперь вылились в отвратительные накожные язвы. Всё выглядело так, словно огромная сила воли Галы, которая столь долго поддерживала ее молодой, теперь разом исчезла — так же, как исчезло и ее сознательное "я", за исключением эпизодических светлых моментов.
Когда Гала лежала в барселонской клинике, Дали однажды посетил ее, но затем отказался возвращаться в больницу или выслушивать какие-то новости о ней. Гала стала одним из его putrefacto — тем кошмаром разлагающейся плоти, который всю жизнь часто преследовал его, особенно по ночам. Миниатюрное, но упрямое тело жены распадалось у него на глазах. Дали, всегда думавший, что умрет раньше Галы, переживал теперь процесс ее утраты, ее ухода в землю, которая когда-то уже предъявила права на его брата, его тезку. Гала, которая всегда была способна отогнать прочь ужасы, мучившие Дали, теперь стала телесным воплощением его наихудших страхов.
В конце марта ее привезли обратно в Порт-Льигат умирать в той комнате, которую она в течение многих десятилетий делила с Дали. Кровать Галы, стоявшую около его ложа, повернули так, чтобы она могла видеть из окна мыс Креус.
26 мая представитель Дали по связям с прессой выпустил официальное сообщение для печати, где заявлялось, что Гала была "в этот момент в отличном состоянии и не находилась в постели". Но через две недели домашние вызвали священника из Ла-Пера Хоакима Гоя, чтобы совершить над Галой таинство соборования, и в то же самое время позвонили по телефону Бенжамину Артигасу, мэру небольшой деревни Пубол, и попросили его приготовить для Галы могилу на территории замка. "Будьте осторожны, пресса ничего не должна узнать", — сказали ему.
Галу облачили в блузу из белой шелковой парчи и провели над ней последние обряды, на которых присутствовал Дали, но она, как и предсказывал священник, еще не умерла. "Это займет у нее время", — сказал священник Артигасу.
Дали бродил по дому, попеременно спрашивая своего адвоката Мигеля Доменеча, кузена Гонсало Серраклару, Антонио Пичота и Робера Дешарна, умерла ли Гала. Он поставил ширму между своей и ее кроватями, потому что иначе, как сказал Дали, она не даст ему заснуть.
В эти последние дни жизни Галы в Порт-Льигат приехала Сесиль, чтобы попрощаться с матерью, которая оказалась потерянной для нее так много лет назад. Но ей сказали, что Гала отказалась видеть ее.
Гала умерла 10 июня, находясь в спальне одна. Ей было, вероятно, восемьдесят девять лет, хотя паспорт указывал иной возраст: восемьдесят четыре года. Ее глаза, которые когда-то могли проникать сквозь стены, были открыты и смотрели на небольшой залив и возвышавшиеся за ним утесы. Те, кто находился в прилегающем вестибюле, ожидая этого момента вместе с Дали, слышали, что, когда она сделала последний вздох, из горла Дали вырвался необычный гортанный звук. Позже Артуро Каминада рассказал журналистам: "Когда мадам умерла, сеньор вел себя так же, как и всегда. Он сказал, что она вовсе не мертва и что мадам вообще никогда не умрет".
Теперь началась цепочка событий, полных воистину сюрреалистического ужаса: тело Галы нужно было немедленно и тайно переправить в Пубол, если ее намеревались предать земле именно там. Испанский закон строг в вопросах похорон и запрещает трогать с места труп, пока его не осмотрел судья. Кроме того, разрешение на проведение частных похорон вне стен кладбища выдается редко. Посему ее иссохшее тело обернули в одеяло и положили на заднее сиденье синего "Кадиллака" Дали, чтобы Артуро Каминада в последний раз провез ее по извивающимся и узким горным дорогам восемьдесят километров, отделявших Порт-Льигат от Пубола. Каминада позже сказал, что это был единственный раз, когда она путешествовала на автомобиле не рядом с водителем. Тело сопровождала сестра милосердия, с тем чтобы, если автомобиль остановят по дороге, всё выглядело так, словно Гала умерла по пути в больницу.
Когда ее тело прибыло в Пубол, там выписали свидетельство о смерти, указав в качестве непосредственной причины кончины остановку сердца на фоне главного заболевания — возрастного артериосклероза. Галу забальзамировали и одели в один из ее любимых нарядов работы Шанель из красного бархата, вдели в волосы черный бант от Шанель, а пальцы унизали кольцами, которые когда-то запроектировал для нее Дали. Потом покойную загримировали и поместили в гроб со стеклянной крышкой. Она была похоронена в шесть часов вечера 11 июня.
Дали при этом не присутствовал, но несколькими часами позже отправился посетить могилу жены в сопровождении Антонио Пичота, Артуро Каминады, Гонсало Серраклары, Робера Дешарна и Мигеля Доменеча. Дали плакал. Через несколько дней он совершенно один возвратился к склепу поздно вечером. Сестры милосердия и нянечки, встревоженные шумом, видели Дали, воздевшего с печальным плачем руки и обращенного к заграждению, которое скрывало мавзолей. Его лицо орошали слезы.
В течение тех двух лет, которые Дали прожил после этого в Пуболе, он никогда больше не подходил к склепу.
Дали без Галы казался чем-то немыслимым. Они сохраняли свою "тайну внутри тайны" на протяжении более чем пятидесяти лет и выстроили сложный миф о бессмертной любви друг к другу, который потом сами же начали разрушать.
Гала всегда будет оставаться загадкой, несмотря на ее многочисленные портреты, написанные Дали. Действительно ли она была хваткой, алчной и распутной беженкой, которая нашла в лице Дали пропуск в ту страну роскоши, куда она жаждала попасть? Или же она была на самом деле мистической фигурой на манер Распутина, владевшей ключами к самым глубоким слоям подсознания Дали?
Сам Дали был откровенен в вопросе о том, чем его первоначально соблазнила Гала:
...более всего меня по-настоящему и по-снобистски захватил космополитический шарм Галы. В ней я видел, причем видел в пределах досягаемости моей руки и моего рта, парижанку, жену известного поэта-сюрреалиста, изящную, божественную женщину, приехавшую из далекого угла Европы — Элюар и Гала только что вернулись из Швейцарии, где навещали Рене Кревеля, находившегося там по соображениям здоровья, — с чемоданом для туалетов, переполненным метками и ярлыками больших кутюрье. Женщину, о которой я слышал так много, которая была тем, о чём я мечтал столь долго. И эта женщина разговаривала со мной и обо мне, расспрашивала меня о тайнах моего "я", а у меня была возможность разливаться перед нею соловьем, пробуждать в ней еще более глубокое любопытство и даже страстный интерес. Гала подходила мне по всем параметрам. Я вдруг нашел сестринскую душу... Она поняла, что я вовсе не тот взбалмошный и ветреный аргентинский танцор, каким казался, равно как и не принадлежу к тем пресыщенным типам, которых вокруг нее было пруд пруди, и она увидела во мне пучину ужаса и страхов, гениальное дитя, потерянное в этом мире — ужасном мире, изобилующем глупостью в такой же мере, как и всяческими монстрами с мощными челюстями, лапами и когтями, которые пропитаны ненавистью ко всему, что не есть они сами.
Ни в коем случае нельзя забывать, что в первые годы их совместной жизни Гала невероятно много работала, для того чтобы поддержать и устроить Дали, не только распутывая узлы его причудливых комплексов и тем самым позволяя ему вести относительно нормальную жизнь, но также и совершенствуя его живописную технику и превращая в художника, меньше заинтересованного самим физическим актом живописи, нежели связанным с ней коммуникативным актом. Гала достигла этого, постоянно настаивая, чтобы он не манкировал работой, не искал коротких и скорых путей и чтобы изучал технику. Она, кроме того, занималась исследованиями забытых рецептур красок, которыми пользовались старые мастера.
Испортила ли Гала Дали? Нет. Еще со студенческих времен в Мадриде он рвался стать светским человеком и обладал естественной тенденцией вести жизнь денди. Он предпочитал рюмку дорогого сухого мартини в баре "Ритца" кружке пива в кафе; Гала поощряла эту склонность, ибо единственным, к чему она стремилась, была безопасная и надежная жизнь богачей, для которых деньги, ввиду их изобилия, в конечном итоге становятся несущественными. Она не испортила Дали, но ради достижения собственных целей стимулировала имевшиеся у него наклонности щеголя и денди, а также его вуайеризм, и именно на ее счет нужно отнести значительную часть вины за ту беспросветно извращенную жизнь, которую эта пара вела многие последние годы.
Гала была не столько музой Дали, сколько его импресарио, матерью, которую он потерял, сестрой, которую он возжелал, и единственно возможной женой для человека его характера и его наклонностей. "Русская шлюха" испытала на себе каждое бесчестье, каждое посрамление. Дали принимал как должное всякое ее действие — не считая отказа Галы от него, то есть от человека, на которого она положила всю свою жизнь, в пользу глупого и продажного жиголо. Она была настолько верна Дали, насколько это позволяли ее нимфомания и жадность, и хранила тайны Дали так же тщательно, как свои собственные.
Женщина глубоких и сильных страстей, она была для Дали и спасением, и погибелью. Жослен Каржер комментировал так:
Думаю, она была выходом для его темных сторон, которые он никогда не проявлял вовне иначе, как через Галу. Этот человек работал, он всегда работал, делал что-нибудь визуально, делал то, что хотел делать, и я думаю, что Гала выступала в качестве лица, отсеивавшего посторонний материал: людей, светскую болтовню и прочее, — но зато она расценивала всё, что делал Дали, как свое, и обращалась с этим как хотела, лишь бы оно помогло ей удовлетворить себя, — но она никогда не могла почувствовать себя удовлетворенной и поэтому вечно травила Дали, травила до тех пор, пока он уже больше не мог этого вынести.
Последнее слово нужно предоставить Дали:
Гала смогла достичь той степени зрелости и отчаяния, которая позволяла ей в полной мере чувствовать реальность моей трагедии и давала возможность мгновенно вступать в контакт с самыми тайными закоулками моего "я" и даровать мне потоки ее лучистой энергии, делая это почти медиумически. Через нее я причастился к рыданиям жизни.
Примечания
1. Курортный городок на самом юге Испании, близ Малаги.
2. Фактически это правительство автономной области.
3. Констебл (Констебль) Джон (1776-1837) — английский живописец, доминировавший в британской пейзажной живописи XIX века. Известен точными и любовными картинами английской деревни, которые постоянно набрасывал с натуры. Сыграл важную роль в развитии европейской пленэрной живописи.
4. Мухаммед Али (собственно, Кассиус Клей) (род. в 1942 г.) — американский боксер. Чемпион Олимпийских игр (1960) в полутяжелом весе. Троекратный чемпион мира среди профессионалов в тяжелом весе. Яркий, талантливый, нередко спорный, он развлекал поклонников и запугивал противников. Себя характеризовал так: "Порхаю как бабочка, жалю как оса". Сейчас тяжело болен.
5. Петроний Гай (?-66 н. э.), римский писатель, предполагаемый автор романа "Сатирикон", в комически сниженном плане рисующего литературный портрет и нравы римского общества. Побыв губернатором отдаленной провинции и консулом, попал в ближний круг жестокого, самовлюбленного и развратного римского императора Нерона (37-68 н. э.) в качестве его "арбитра элегантности", чье слово во всех вопросах вкуса являлось законом.
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |
