Летняя дорога
Дорога — узкая, как заросшая козья тропа, — карабкается вверх между холмов, перемежающихся с гаригами, из которых проступает серебристая листва оливковых деревьев. Когда деревья кончаются, извилистый обрыв приводит к пропасти с красным дном, заполненной высохшим лесом из колючего кустарника.
Через открытые окна ветер доносит до сидящих в машине запах земли и огня: жара стоит невыносимая. Путешественники, уверенные, что едут к морю, во все глаза смотрят, надеясь отыскать голубую полоску, но видят все еще только небо и на его фоне, за насыпью, бесплодные печальные холмы. Негостеприимные места. Испепеляющее солнце. В пейзаже осталась только самая неприхотливая растительность: чертополох, укроп и оливковое дерево.
С самой границы до ущелья Пертус путешествие кажется бесконечным: после богатых, сверкающих красок французской Каталонии, ее полей, виноградников и абрикосовых деревьев в сиреневой тени, у подножия гор, ее персиковых деревьев, усыпанных плодами, ее миндальных деревьев и пробковых дубов, отроги Пиренеев выходят на Ампурдан, монотонную безрадостную долину, в которой горизонт сужается, пейзаж становится еще более суровым и серым. Совсем не похожи на Лазурный берег, такой цветущий и кокетливый, эти новые для Гала места — юг Каталонии ей не нравится. Строгий гористый край, нет радости, претенциозности. Но здесь во всем чувствуется сила. Что-то властное, гордое обрушивается на посетителя, разомлевшего на солнце, измученного трамонтаной1, охваченного образами другого века, когда планета еще не принадлежала людям, а была полностью во владении солнца, ветра и насекомых. Надоедливое, навязчивое пение сверчков сопровождает последний этап этого долгого путешествия к неизвестному за более чем тысячу километров от Парижа. Последний этап пути кажется самым длинным и самым извилистым. Парадоксом является то, что в этой стране надо подниматься вверх, и довольно круто, чтобы добраться до моря.
После крутых поворотов узкой опасной дороги, проезда наугад по последнему виражу, в то время как в заднее стекло видно все, что осталось позади: уходящие в перспективу холмы с сухим кустарником, шелестящие оливковые деревья, пыльный след на дороге, — вдруг оказывается, что впереди нет больше ничего, кроме Средиземного моря. И в голубой бухточке, которую оно образует у подножия ущелья Пени, виден порт в миниатюре — Кадакес, со своими кукольными домиками, белоснежная белизна которых сверкает на солнце. Спуск происходит быстро — всего несколько отвесных поворотов. Пройдя горные испытания, вдруг оказываешься — удивленным, ошеломленным — на деревенской площади, единственной и совсем маленькой площади. Она опирается на дома и смотрит на пляж. Рыбацкие суденышки стоят на якоре в голубой воде Прюс, плещущейся по валунам. На улицах никого. В час послеполуденного отдыха деревня пустынна. Она просыпается к вечеру, когда старые каталонки выходят из дому, садятся на низкие каменные стенки и вяжут сети. Старики собираются в кафе или перед своей дверью, они что-нибудь обсуждают, курят, сидя на соломенных стульях. Булочник, бакалейщик и торговец красками возобновляют работу. Ощущение такое, будто находишься на краю света, в месте, изолированном от остального мира и необычном. Вечером, когда черный свет поглощает контрасты и неожиданно подступившая ночь уравнивает все, рыбаки выйдут со своими фонарями в открытое море, а на следующий день женщины будут продавать рыбу в Розасе, довольно большом городке в трех часах ходьбы от деревни. До утра, как блестящие черви во мраке ночи, рыбацкие фонари будут посылать свои короткие сигналы. Юноши и девушки из Кадакеса начнут водить хоровод под звуки cobla — маленького оркестра, состоящего из инструментов, выточенных из южных древесных пород. Это сардана. Ее танцуют во всех деревнях Каталонии, как только возникает желание потанцевать, в какое бы время это ни произошло — утром или вечером, по праздникам или в будни, — и всегда на свежем воздухе улицы. Это хоровод, в который входят, кто захочет: парни и девушки, молодые и старые, каталонцы и туристы, если пожелают, — все, кого зовет эта чувственная и целомудренная музыка, то грустная, то веселая, завлекающая, — устоять невозможно. Она поднимает даже тех, кто обычно не любит танцевать. Ее магия вызывает неодолимое желание участвовать в танце, потому что достаточно подойти, как руки разъединяются, чтобы принять вас в круг; прием происходит быстро, без слов, движение ни на минуту не прерывается. В круг можно войти в любой момент. Нужно быть босым, чтобы шум шагов не мешал музыке, или обутым в сандалии на плоской веревочной подошве, со шнурками, завязывающимися вокруг щиколотки, какие носят в Каталонии. И вот, в то время как одни и те же жесты, одни и те же шаги неутомимо повторяются в двух сменяющихся ритмах — одном быстром, одном медленном, — к вам приходит настоящее счастье от ощущения раскованности, безмятежности, от того, что ваши руки находятся в других руках. Сардана — танец не смешной. Он слишком напряженный, слишком выразительный, слишком непосредственный, он душа каталонского края -этот танец заслужил такое определение. И его заводят как бы невзначай (в Кадакесе так же, как и на любой другой деревенской площади) под платанами или под вишнями в час, когда хочется увидеться с друзьями или любимыми.
И в этот новый мир попадает Гала. Мир этот, обособленный, необычный, суровый, с устоявшимися традициями, гордящийся своими корнями и своей непохожестью, сначала напугал ее. Ничто ей не напоминает Париж, его культуру и изящество. Здесь царит обычная жизнь со своими кажущимися первозданными обычаями. Люди живут по солнечным часам, и сами похожи физически и морально на суровую природу края, где родились.
Когда Поль и Гала вместе с Сесиль в середине августа, в разгар каталонского лета, приезжают в Кадакес, они устраиваются в деревне в отеле «Мирамар», где до них уже поселились Магритты и Гоэмансы. Как и у всех, кто впервые приезжает в этот край, у них, изнуренных долгой дорогой создалось впечатление, что они сбились с пути и по ошибке, несмотря на дикую красоту местности заехали в невероятный тупик.
Камиль Гоэманс, которого сопровождает Ивон Бернар, уже выставлял в своей галерее на улице Сены работы Ханса Арпа — друга Макса Эрнста из Страсбурга — и полотна с изображением навязчивых видений молодого художника, наполовину американца, — Ива Танги. Он покровительствует начинающему Рене Магритту, своему соотечественнику, бельгийцу тридцати одного года, которого Андре Бретон недавно принимал в Париже, где тот хочет поселиться. Он приехал в Кадакес, покоривший его своими красками чтобы поработать. Рене привез свою жену Жоржет Элюар не был раньше знаком с Магриттом; он купит у него, конечно же, несколько картин, на которых обычные предметы изображены так что лишь отдаленно напоминают о своем предназначении и кажутся подвешенными в тревожном лунном пространстве. Но героем этих каникул и господином здешних мест (Гоэманс уже стал его aficionado2; является каталонец. Этим вечером он придет выпить с ними аперитив в кафе под платанами, на площади.
Уроженца края зовут Сальвадор Дали. Тощий, бронзовый от загара, как араб, с волосами иссиня-черного цвета, приклеенными к черепу с помощью специальной помады, он шел подпрыгивая — его походка была такой же неестественной, как и его костюм: узкие белые брюки, шелковая рубашка с жабо и болтающимися на ней бусами. Молодой человек больше напоминает исполнителя аргентинского танго, чем кого-либо из местных жителей. Однако он вырос здесь, все зовут его Сальвадором и знают его причуды. Денди в вычурной экстравагантной одежде, он выглядит женоподобно, за что и получил прозвище Maricyn (от marica — «баба»). Испанцы относятся к нему подозрительно. Единственная уступка моде соотечественников это то, что — его ноги обуты в черные сандалии со шнурками, завязывающимися почти под икрами (называются сандалии «bigatanes»).
Вначале Сальвадор Дали не разговаривал вообще, был робким и замкнутым. Его выпуклые глаза вместе с волосами бросают черные блики. Собравшиеся с полным основанием могут подумать, что странный молодой человек не следит за беседой или что он вообще умственно отсталый. Он сам намного позже, вспоминая этот эпизод из своей жизни, напишет, что его приняли тогда за «неумного кретина»3. Заговорил Дали короткими фразами, сообщая правдивые факты или вызывающую бессмыслицу с единственной целью — удивить. У него надтреснутый голос, он раскатисто произносит «r», что очень удивляет тех, кто впервые в Каталонии, его акцент так же не похож на акцент жителей Ниццы и Марселя, как и на парижский. Но молодой человек редко им пользуется. Он очень молчалив. В то время как другие болтают и знакомятся, он пьет перно, посматривает диким взглядом вокруг и вдруг — никто не может понять почему — разражается смехом, таким громким и катастрофическим, что не может больше остановиться. Дали держится за бока, он смеется он надрывается от смеха и, ко всеобщему удивлению, бросается на землю в приступе истерии. Как только молодой человек пришел в себя, на вопрос что с ним, он ответил, что представил, как маленькая сова перелетала с одной головы на другую приклеиваясь к черепам своими экскрементами' И он вновь расхохотался безудержным смехом, как сумасшедший. Находясь во власти своего настроения, он смеялся в одиночестве над неприличным образом совы. Гости улыбнулись из вежливости беспокоясь, однако, о психическом здоровье художника.
Гала, уже уставшей и скучающей — Дали сразу же заметил ее «плохое настроение», — он сначала показался «невыносимым» и «неприятным»4 Каталонец же, напротив, очень скоро стал глядеть на нее не отрываясь. Это на нее он смотрит, выделяя из группы людей, специально приехавших чтобы на него посмотреть. Из всех них, старше его по возрасту, едва ему знакомых, одна Гала интересует Дали, только она, и ее внимание он решает завоевать. Любовь поражает его как удар молнии и вот он уже ее жертва. Что же касается Гала, она сдержанна и холодна, более высокомерна, чем когда-либо, а поведение Дали ее, несомненно, раздражает. Гала рассеянно и даже презрительно окидывает взглядом окружающий пейзаж (слишком суровый и слишком варварский), этого далеко не цивилизованного человека, смех которого выводит всех из себя. Они забрались так далеко, что Гала и думать не может о том, чтобы уйти. Но она злится на Поля за то, что он привез ее сюда, и спрашивает себя, что такого мог найти Гоэманс в этом бесноватом южанине, так хорошо скрывающем свою гениальность.
Она вскоре познакомится с его историей и, как только пройдут ее раздражение и уныние, привяжется к этому странному человеку, к его чудачествам, его юмору, его образу мыслей, примет эту необычайную личность вместе со страной, с которой они неразрывно связаны. Но это Дали, смешав в своей фантазийной манере дикую робость и любовную тиранию, предпримет попытку завоевать Гала. Гала лишь медленно падет перед очарованием этого молодого человека, который на десять лет моложе, чем она, и который так не похож на Поля.
Сальвадор Дали родился в 1904 году; когда Гала его встретила, ему было двадцать пять, ей — тридцать пять лет. Дали выглядит моложе своего возраста благодаря гладкой и свежей коже, живой мимике. Гала, с ее суровыми чертами лица и матовым цветом кожи, всегда кажется старше своих лет. Теперь это зрелая женщина. Если посмотреть на фотографии (а Поль Элюар снимал их вместе), то Гала на них выглядит как старшая сестра рядом с братом или как молодая мать со своим взрослым сыном. Каждый день группа находит Дали на пляже. Они купаются, разговаривают. Дали смеется. Он показывает друзьям красоты края, в котором родился и который любит больше всего на свете. Он показывает им в море красные скалы мыса Креус и вдоль всего извилистого берега, покрытого маки5 и цветами синеголовника, бухточки, где так приятно купаться. Он знает наизусть каждый уголок этого затерянного пустынного рая, царства сверчков и чаек, куда ветер приносит горные запахи. Он умеет определять время по тени на земле. Он любит гулять так же, как и плавать. На горных тропах он ловок и неутомим, как коза. Море для него — родная стихия, он плавает как рыба. Насколько Элюар и Гала горожане, настолько Дали необходимы физические контакты с природой, такой, какой он узнал ее с детства в Кадакесе. Сальвадор не может без нее обходиться: он утверждает, что вдали от родного каталонского края, необходимого ему для душевного равновесия, необходимого ему для дыхания, он не смог бы жить.
Здесь Дали живет у родителей, в доме, расположенном за деревней, на Плайя-дес-Ланерс, где его семья обычно проводит лето. Его отец, уроженец здешних мест, служит нотариусом в Фигерасе, столице провинции Ампурдан, расположенной на расстоянии сорока километров вглубь страны. В Фигерасе — он произносит Фигерес — Сальвадор родился и учился в начальной школе, где был неуправляемым и скрытным учеником и оставил о себе воспоминание как о тупице, невыносимом папенькином сынке, не превзойденном в глупостях и выкрутасах. Отец Дали — один из тех чистых и суровых каталонцев, мужчина высокого роста, плечистый, сильный, чье молчаливое присутствие тяготит; одет он, как буржуа; характер у него крестьянский, то есть сердце его отдано долгу и семье. Отец обожает своего сына и прощает ему все шалости. Он строг только с виду, на самом же деле — большой жизнелюб. Его сын рассказал, что однажды, измучившись от невыносимой зубной боли до такой степени, что лицо его исказилось, отец будто бы встал из-за стола со слезами на глазах и крикнул: «Я согласен так страдать всю мою жизнь, только бы не умирать!»
Мать Дали (он ее боготворил), сама воплощенная нежность, умерла от рака в 1921 году. Ее смерть нанесла Сальвадору такую рану, что он не может об этом даже вспоминать. Он в обиде на своего отца за то, что тот после смерти матери женился на его тетке, то есть на младшей сестре его матери, почти ровеснице Сальвадора, которую, впрочем, он очень любит. Сын не может простить отцу то, что считает предательством.
У Сальвадора Дали есть младшая сестра Анна-Мария, хорошенькая брюнетка с кожей оливкового цвета (в то время сестра была его основной моделью). Окруженный любовью, обожаемый всей семьей мальчик никак не может избавиться от кошмара, уже много лет не дающего ему покоя: до него у родителей был сын, мальчик умер от менингита в возрасте семи лет и звали его тоже Сальвадор Дали. У второго ребенка осталось чувство, что он живой близнец своего брата, умершего за девять месяцев до его рождения, его двойник и узурпатор, потому что он долгое время замечал в грустном взгляде родителей потребность отождествлять его с их первым сыном, чтобы напомнить его себе живым. Навязчивое присутствие смерти в мыслях, подверженность заболеваниям, сказывающаяся на поведении, — все это, очевидно, следствие чувства вины, которое он анализирует сам и о котором так любит рассказывать. Что же касается его эксцентричных выходок, то они, скорее всего, являются результатом желания привлечь к себе — настоящему, единственному Сальвадору Дали — внимание.
В семье (его новые друзья очень быстро это поймут) Сальвадор — король. Впрочем, когда он был маленьким, его любимой игрой было, нарядившись в карнавальный костюм и нацепив картонную корону на голову, изображать короля. Так он играл все детство. Действительно, для своих домашних он центр Вселенной и хочет им остаться. Мастерская Сальвадора в фамильном доме —святое место. Никто, даже отец, его там не беспокоит. Его одиночество уважают и восхищаются всем, что он пишет, потому что живопись здесь, в центре средиземноморского края, — это настоящее королевство для гениального ребенка, о котором говорят, что он пишет красками с колыбели. У него, не способного чему бы то ни было научиться, противника любого образования, как и у Макса Эрнста, врожденные способности к рисунку и письму красками, которые он углубил и усовершенствовал, так как много работал самостоятельно: рисовал и писал красками каждый день с десяти или одиннадцати лет. Друзья родителей, супруги Питхот — он произносит Питшот, — открыли перед ним необозримые перспективы, когда он увидел на стенах их летнего имения Moli de la Torre (Башенная мельница) недалеко от Фигераса, куда его привез отец, полотна Рамона Пит-хота, художника-импрессиониста, пишущего в манере Тулуз-Лотрека. Вот тогда и обнаружилось призвание Дали: с тех пор ничто другое, кроме живописи, его не интересует.
Когда Элюары вместе с Гоэмансом и Магриттом попали в мастерскую Сальвадора Дали, у него на мольберте стояло большое полотно. На нем в резком свете изображен фантастический пейзаж со множеством кузнечиков, а на переднем плане — стоящий спиной мужчина в кальсонах, испачканных экскрементами. Поль долго рассматривает картину, новизна и оригинальность которой его интересуют и пленяют. Он тотчас же придумывает для нее название: «Скорбная игра». Это первая настоящая встреча поэта с художником, странное поведение которого в первые дни никак не способствовало тому, чтобы можно было в нем угадать столь выдающееся мастерство и такую мощную силу. Поль Элюар только что получил доказательство того, что перед ними настоящий мастер, творец, произведения которого, если они будут по уровню не ниже «Скорбной игры», еще предстоит оценить. Восторженный Дали просит Поля позировать для портрета, который ему же и посвящается: бюст Элюара стоит на разметавшихся женских волосах, к нему со всех сторон подступают львиные морды, муравьи и непременные кузнечики — одно из наваждений Дали; изображен он как бы в миниатюре, тончайшими штрихами, с большой точностью на маленьком картоне. Дали посещал занятия в мадридской художественной школе, откуда был исключен за плохой характер и неповиновение. Но он не разделяет мнения своих друзей, современных художников, потому что он не перечеркивает прошлое. Напротив, Дали уважает великих испанских и французских художников: Гойю, Веласкеса, всех импрессионистов и даже Месонье. Он провел много часов, копируя их. Дали чтит традицию в своем ремесле, рассматривая технику как необходимое средство для передачи гениальных идей. В художественной школе он упрекал профессоров в некомпетентности и никогда их не слушался. Вместо этого Сальвадор следовал советам, которые мог прочитать на полотнах тех художников, которых сам себе выбрал в учителя, и он от них никогда не откажется. В этом большое отличие Дали от Элюара и Эрнста: самоучка, как и они, он изучал свое искусство с маниакальной тщательностью и с уважением относится к техническим правилам рисунка. Его эгоцентризм парадоксальным образом питается от других миров. Вот почему Дали был и импрессионистом, и кубистом на — свой манер. Одновременно приверженный и протестующий, он находился под влиянием Месонье и Веласкеса так же, как и Хуана Гриса и Пикассо.
Хотя Сальвадор так никогда и не станет преподавателем живописи, как мечтал его отец, в Каталонии он уже довольно известен. Дали дважды выставлял свои полотна в галерее Далмо в Барселоне — одном из авангардистских центров. У авангарда есть свой журнал, который издается в Ситжесе, и он в нем сотрудничает. Это «L'Amic de les Arts» («Друг искусств»). Дали отдает в него стихи и статьи по эстетике. Одиночество и дикий образ жизни не мешают ему с интересом следить из Кадакеса за всеми событиями в современном искусстве, происходящими в Мадриде, Барселоне или во Франции. Дали в курсе ссор и модных течений, новшеств и споров. Среди художников у него, по меньшей мере, два друга, две выдающихся личности, два испанца, принадлежащих его поколению (один родился в 1899, другой — в 1900 году). Сальвадор познакомился с ними в студенческом общежитии, когда был в Мадриде. Они выпили много шампанского и виски и ходили вместе слушать джаз.
Первый — андалузец Федерико Гарсиа Лорка, сын крупного собственника, которому принадлежат земли в окрестностях Гренады. Он красив, как смуглый Аполлон, настолько элегантен, лучезарен, очарователен, что в него все сразу же влюбляются, — словом, поэт, наделенный всеми дарами. Он пишет как дышит, читает свои стихи под собственный аккомпанемент на гитаре или на пианино (этими инструментами он владеет превосходно), умеет сымпровизировать песню или мелодию в музыке или в стихах и инсценировать комедии для кукол-марионеток, с которыми никогда не разлучается, берет их с собой даже в путешествия. Он издал несколько сборников, среди которых «Impresiones y paisages», «Canciones» и «Еl Romancero gitano». Он даже сочинил оду в сто тринадцать строк, посвященную его лучшему и самому дорогому другу. Это песнь любви, посвященная молодому человеку, его красоте, его искусству и его краю:
О Сальвадор Дали с оливковым голосом,
Я говорю о том, что мне говорит твоя личность и твое творчество.
Больше, чем твою несравненную юношескую кисть,
Я хвалю столь твердое направление твоих стрел.
[...]
Я воспеваю также твое астрономическое нежное сердце6.
Сальвадор рисовал костюмы и декорации к трагедии «Мариана Пинеда», которую Лорка написал в честь республиканской героини, исполнение роли которой доверил Маргерите Хиргу. Год назад пьеса была встречена овацией в театре Гойи в Барселоне. Дружба двух молодых людей столь крепка, что Лорка часто проводит каникулы в семье Дали, где его принимают с распростертыми объятиями, — летом и на Пасху. «Кадакес — коромысло для волны и косогора...» — говорит он. Дни друзей были заполнены купанием, прогулками, как сейчас с Элюарами, работой над картинами и поэзией, флиртом. Ночи они проводили в бесконечных беседах и мечтах. Лорка ухаживал за Анной-Марией, воспевал ее красоту: «Смугла, как олива, и бела, как свежая пена». Но больше он ухаживал за Сальвадором, грация и фантазия которого волновали его. Гомосексуальный Лорка был влюблен в Дали, чья женственная внешность, хрупкость, кокетливые повадки и игры с переодеванием не могли его не возбудить. «Юношеская кисть» в оде, посвященной Дали, со «стрелами», которые могут быть стрелами Купидона, очевидно, имеют двойной смысл. Но Дали, по его признанию, защищался от натиска поэта и устоял перед Лоркой. Он отказался и впредь будет отказываться (по крайней мере, он так утверждал) от гомосексуальной любви.
С Лоркой Сальвадор поссорился год назад, с тех пор, как отправил поэту неслыханно резкое, беспричинно злобное письмо по поводу выхода в свет «Romancero gitano» — произведения, о котором написал, что оно «ретроградное, стереотипное, банальное и конформистское». Со времени их разрыва вакантное место рядом с Сальвадором занял другой друг. Андалузца рядом с молодым каталонцем сменил арагонец.
Это Луи Бунюэль — человек, ничем не похожий на Гарсиа Лорка, хотя и его друг. Он земной, а тот был легким, воздушным — сила в противовес изяществу, воля в противовес грации, бешенство в противовес куртуазности, едкая ирония в противовес нежности, доброте... Можно было бы долго продолжать противопоставление этих двух людей, которые, однако, долгое время были неразлучными. Внешность Бунюэля — маленький, коренастый — была лишена того шарма, что так привлекал в Лорке. Но голова его всегда была забита множеством планов. А энергия у него была такая, что он мог двигать горы. Для самовыражения он хочет «заняться кино», чего бы ему это ни стоило. Впрочем, он только что поставил с Сальвадором первый фильм, сценарий к которому они написали вместе и съемки которого на деньги мадам Бунюэль в том же году состоялись в Париже, — «Андалузский пес». «Пес» этот не имеет никакого отношения к Лорке, андалузскому поэту. Никакого отношения к собаке. Никакого отношения ни к чему. Серия раздражающих картинок, скандальных, паталогических, непристойных или просто забавных, проходит на экране как в кошмаре: Бунюэль старательно разрезает бритвой человеческий глаз (трюк, потому что на самом деле это глаз быка), разлагающиеся трупы ослов лежат на роялях, нагая женщина несет под мышками двух морских ежей... Главный актер, Пьер Башефф, начал рекламную кампанию в газетах тем, что покончил с собой в последний день съемок. Фильм еще не показан публике, но все говорят о нем так, как будто уже его видели.
Бунюэль приехал в Кадакес к Дали и его гостям из Парижа. Он присоединился к их прогулкам, купаниям, разговорам, но вскоре разочаровался: он приехал с намерением подготовить с Сальвадором следующий сценарий, доработать ударные, провокационные места, изюминки и не может спасти своего друга от наваждения — глаз, тела, загадочной красоты Гала. Придя в отчаяние от того, что Дали все свое внимание сосредоточил на Гала и интересуется только этой замужней женщиной (а лично Бунюэля она ничем не впечатлила, у него даже возникало иногда — он об этом расскажет7 — бешеное желание удушить ее), разъяренный Луис уедет не солоно хлебавши. Дали, забыв о дружбе и о кино, думает только о Женщине. Он идеализирует Гала. «Если бы я мог, — вспоминал он потом, — я тысячу раз снимал бы и надевал туфли на ноги Гала»8.
Примечания
1. Трамонтана — северный ветер на Средиземном море (прим. пер.).
2. Aficionado (исп.) — поклонник (прим. пер.).
3. «Тайная жизнь Сальвадора Дали», La Table Ronde, стр. 193.
4. «Тайная жизнь Сальвадора Дали». La Table Ronde, стр. 175
5. Маки — лесные заросли, чаща (прим. пер.).
6. «Ода Сальвадору Дали», переведенная на франц. язык Андре Беламихом. «Oeuvres poetiques completes», Pleiade. стр. 456-248.
7. В книге «Мой последний вздох». Мемуары Луиса Бунюэля. Laffont, 1982, стр.116.
8. «Тайная жизнь Сальвадора Дали». Цит. соч., стр.178.
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |
