Дом мечтаний

В Обоне, в своем доме, поэт сразу же разместит библиотеку и предметы, дающие ему возможность мечтать. Поль, как компетентный коллекционер, собирал фетиши, тотемы, кукол, тамтамы из Африки и Океании — с континентов, воображаемым исследователем которых он стал. Но Обон — это еще и дом художника: из мастерской, где он работает, Эрнст спускает большие картины и вешает их в гостиной, в столовой или в супружеской спальне. В доказательство подлинного творческого безумия, как будто место питает его вдохновение, Макс Эрнст не довольствуется тем, что создает картину за картиной, — он пишет на стенах, на потолке, на дверях, его искусство захватывает весь дом, выплескивается на владения Элюара и поселяется повсюду. Оно так сильно и эксцентрично, что заставляет забыть обо всем остальном в доме. Его искусство преобразило дом.

Луи Арагон по просьбе Дусэ, в надежде убедить его наконец в том, что Макс Эрнст талантлив, пишет так: его картины — «это апокалиптические пейзажи, невиданные места, пророчества. Он переносит вас на другие планеты, в другие эры, к огромным вулканическим лианам, огромным угольным пустошам»¹.

Мир, представленный на картинах Макса Эрнста, с его странными и страшными грезами и горьким юмором, на первый взгляд, совсем не то, чем хочется украсить свою гостиную. «Кто такой Макс Эрнст?» — спрашивал Бретон у спящего Десноса. «Водолаз и испанская грамматика», — отвечал Деснос.

Миролюбивый и милый художник с глазами цвета лазури, сдержанность которого с первого взгляда успокаивает, «очаровательный молодой человек», как о нем говорит его врач, рисует кошмары, в которых непросто понять, где мир реальный, где безумие, и в которых безгранично, с полным размахом господствует абсурд, насмешка, страх. «От его картин хочется вопить... — говорит врач. — В самом деле, можно подумать, что это написано сумасшедшим». Эрнст, у которого не было ни гроша, расплатился с врачом своей картиной².

Хотя, как и Элюар, Гала, в отличие от славного доктора, восхищается всем, что пишет Макс Эрнст, его мир не раз удивлял ее и обескураживал. Нет, впрочем, ничего более не похожего на поэзию ее мужа, вызывающую с самой естественно простотой, с идеальной строгостью и чистотой на свет повседневной жизни человеческие чувства, все, что мужчины, женщины, дети планеты Земля могут ощутить или воспринять, нет ничего более не похожего на нежный, ностальгический мир Элюара, чем живопись Макса Эрнста, с его видениями, которые, как говорит Арагон, переносят того, кто их созерцает, на другие планеты. Парадоксально, что Макс Эрнст, «очаровательный» приятель, игрок, балагур, — художник с тревожными фантазмами. Элюар всегда описывал и воспевал Гала только как женщину в большей или меньшей степени чувственную, кокетливую, возвышенную, деспотичную и изменчивую в соответствии с красками их совместной жизни. Эрнст, напротив, ее преображает. Он представляет ее по-другому; конечно, в женском облике, но как бы упавшей из другой галактики, освобожденной от законов тяготения: закрученной вокруг одной линии или висящей в воздухе, со вскрытым животом, с красными волосами, без глаз или покрытой насекомыми... Из-под его кисти она выходит ирреальной или сюрреальной. Удивление, смешанное с тревогой, — для Гала это новое ощущение в любви, очень далекое от чувства безопасности, которое дает ей обожание Элюара с его вечными комплиментами.

Именно в Обоне Макс Эрнст начинает и заканчивает загадочную картину «Пьета, или Революция ночи», которая многие месяцы будет украшать одну из стен гостиной и которую затем купит Бретон: буржуа с большими усами, в костюме, в галстуке и в котелке держит на руках бездыханного молодого человека, худоба, светловолосость и орлиный профиль которого напоминают автопортрет художника³; изображаемый на втором плане, на последней ступеньке лестницы, другой человек — бородатый, с закрытыми глазами, опущенными плечами — производит невероятно грустное впечатление: висит одной ногой в пустоте рядом с белой трубкой душа. Абсурд или символ? Это ночная сцена, о чем можно догадаться по темному фону и бледным лицам, будто бы освещенным светом луны. «Пьета»⁴ — так назвал Макс Эрнст картину, в которой ищут и не находят Богородицу, если только она здесь не представлена в мужском обличье и в шляпе. Что такое «Революция ночи»? Загадка, ребус? Гимн ночи? Закамуфлированное выражение страхов и вины художника? Искусствовед Сарэн Александриан истолковывал произведение в свете личной драмы в Обоне. В стоящем персонаже, в его явном смирении, в его отчаянии он угадывал Поля Элюара в 1923-1924 годах и его страдания. Оба персонажа, красивый молодой человек и грустный молодой человек, подчеркивает он, равным образом пассивны: один (бесстрастный) и другой (удрученный) подчинены вирильной силе, рабами которой являются. Не Гала ли этот деспот? Хотя в картине заключена огромная сила, тайна и каждый, кто ее рассматривает, может получить о ней собственное впечатление, не связанное с биографией художника, она является типичной для живописи обонского периода Макса Эрнста из-за своей необычности, мощи и неразгаданных секретов. «Великое искусство по большей части двусмысленно». «Революция ночи» выражает триумф онейризма, превосходство вещей, созданных в состоянии сна.

Можно представить себе атмосферу дома в Обоне, создаваемую стенами, покрытыми, как в итальянском дворце эпохи Возрождения, фресками с изображением грез или наступающих друг на друга кошмаров художника. Вся гостиная, две угловых стены которой высотой больше чем в два метра разрисованы Максом Эрнстом, создает иллюзию волшебного сада, увитого синими и зелеными лианами. Гала в нем — царица. С поднятой рукой, с наклоненной головой, обнаженная, с животом, открывающим внутренности, она доминирует над пейзажем. Эрнст изобразил то, что составляет красоту ее тела более, чем гармоничные пропорции, более, чем длинные красивые ноги, более, чем ее девические груди: он передал ее королевскую поступь, статность. Гала соединяет в себе два редко совместимых достоинства, которые Макс Эрнст точно передал на фреске: силу и грациозность.

Вокруг нее играют волнующие и забавные призраки рая, созданного Эрнстом: чудесная канарейка; утки катаются на велосипеде (на «гидровелосипеде») в бассейне; нос (без лица) в форме тромбона; смешной человечек держит ногу на охрового цвета парусе прогулочного кораблика; множество жучков-богомолов, известных своей прожорливостью; руки, которые, как и нос, никому не принадлежат и, кажется, выступают из стены; обнявшиеся мужчины и женщины в саркофаге... И повсюду — напоминающие первозданные джунгли синие и зеленые лианы; откуда возникает, как наваждение, одно и то же женское лицо.

Фантазмы Макса Эрнста не ограничиваются гостиной. Они поднимаются выше: на этаже под мастерской они делают из комнаты Сесиль с простым фризом из цветов и странных животных детскую комнату, населенную персонажами из сказок для детей, рожденных от сумасшедших. Они проникают в ванную комнату, где огромная ягода земляники, уродливая, как монстр, растягивается до потолка. Они, наконец, распространяются по спальне Поля и Гала: Макс Эрнст там изображает Гала в полный рост — на двери, как раз рядом с кроватью. Она, в гимнастическом трико, с обнаженной грудью и завязанными глазами, обвивает собой синюю лиану. В руках у нее — белый паук.

Интерьер дома в Обоне так удивляет, что у Андре Бретона, благосклонного к Максу Эрнсту и являющегося одним из рьяных его защитников, вырвался крик ужаса, когда он пришел туда с Симоной на ужин: «Подумать только, что в пригороде, в деревне, от нас прячут такие фокусы!» Действительно, Поль Элюар среди оптических иллюзий Макса Эрнста, которые он непременно показывает всем своим посетителям (он ими гордится), собрал и все, что любит сам, и все эти вещи, задвинутые на второй план невероятно агрессивными красками волшебного сада, составляют его собственный рай. Купленные на распродажах старинные книги находятся рядом со сборниками стихов, посвященных Полю его друзьями, картинами Дерена, Пикабиа, Кирико, Пикассо, Мари Лоренсен, африканскими масками и тотемами из Океании, вазами и фетишами первобытных племен и, наконец, народными куклами — их обожает Гала — из Нью-Мехико. В Обоне, в пригородном домике, с виду ничем не примечательном, за воротами прячется необыкновенный бедлам. Два воображаемых мира — мир поэта и мир художника — сосуществуют и способствуют созданию странной, неповторимой атмосферы того, что Бретон называет «фокусами» Обона, — созданию хаотического нагромождения наваждений.

Гала нравится этот мир. Ей был ненавистен буржуазный интерьер в доме на улице Ордене. А здесь, на этой вилле, напоминающий волшебный дворец, переделанный то ли в лавку подержанных вещей, то ли в пещеру Али-Бабы, то ли в дом, населенный привидениями, ей очень нравится прогуливаться среди останков исчезнувших цивилизаций и среди красок мира, существующего лишь во сне. Оба, художник и поэт, заставляют ее мечтать. Каждый уводит ее слишком далеко от тусклой обыденности. Вот почему она так любит свой дом — интимный и сказочный, не вписывающийся ни в какие нормы, несущий в себе следы людей искусства.

Раздел, однако, неравный, один мир подавляет другой: в Обоне гений Макса затмевает гений Поля, созидательная сила на стороне художника. С самого порога — об этом говорят все свидетели — создается очень необычное впечатление: полагаешь, что входишь к Полю Элюару, а на самом деле совершенно неожиданно попадаешь к Максу Эрнсту. Весь дом раскрашен цветами его воображения. Это в его атмосфере, в его фантазмах, выставленных напоказ на всех стенах, на дверях и даже на потолке детской комнаты, Поль живет, ест, спит, пишет иногда, читает, играет с ребенком или любит Гала. Он позволяет себя поработить, он не противится этому. Он восхищается художником, своим другом. Он помогает ему материально, не только предоставляя крышу, но и покупая холсты. Поль все еще считает его, несмотря на страдания от дележки, пришедшие на смену прежнему восторгу, своим кровным братом. Его разъяренные родители хотели бы, чтобы сын избавился от нахлебника, но он им объясняет, что верит в гениальность Макса Эрнста, в его одаренность.

Редкие стихи, написанные Полем в обонский период, все же передают его грусть: впервые он чувствует себя исключенным из любви Гала. В глазах Гала и Макса он потерял все шансы на успех. Он превратился в беспомощного зрителя, жертву собственного благородства и дружеских порывов. «Я это хорошо знаю», — пишет он в предисловии к поэме «Обнаженность правды»⁵.

У отчаянья крыльев нет,
И у любви их нет,
[...]
Я не двигаюсь,
Я на них не гляжу,
Не говорю им ни слова,
И все-таки я живой,
Потому что моя любовь
И отчаянье живы.

Примечания

1. «Макс Эрнст, художник иллюзий в коллажах». Hermann, 1965.

2. Этот анекдот был рассказан Жаком Бароном в книге «Год первый сюрреализма». Denoel, 1969.

3. Такова, по крайней мере, интерпретация Сарэна Александриана в его книге «Макс Эрнст». Somogy, 1992, стр. 60.

4. Пьета — изображение скорбящей матери (прим. пер.).

5. «Поли. собр». Pleiade, т. 1, стр. 149. «Обнаженность правды» — одно из стихотворений сборника «Умирать от того, что не умер» (перевод М. Ваксмахера).

Предыдущая страница

К оглавлению

Следующая страница