Кенгуру
2 мая 1921 года Элюары еще в путешествии, они отдыхают на Лазурном берегу: Гала должна вылечиться от непрекращающегося насморка, тошноты и головокружений. Вот из-за чего они отсутствуют на главном событии этой парижской весны — на выставке в книжном магазине «Sans Pareil» картин новичка в клане дадаистов, некого Макса Эрнста, которому Тристан Тцара, вызывая тем самым приступы зависти у Пикабиа, не перестает петь дифирамбы.
Макс Эрнст — немец. Уже в этом состоит его вызов. Действительно, в послевоенное время, немцы, которых большинство французов называют «бошами», считаются злостными врагами, жупелом для нации. Организовать выставку Макса Эрнста в Париже в 1921 году — после того, как только что разошлись картины, находившихся под секвестром знаменитых коллекций Канвайлера и Уде, — уже было вызовом чистой воды. И уж, без всякого сомнения, это будет расцениваться как антипатриотический поступок. Это как раз то, что нужно Тцара: выставка Эрнста задумана, чтобы вызвать скандал и привести в ужас порядочных людей.
Макс Эрнст не так уж неизвестен. В своей собственной стране он не сходит с газетных полос, потому что пишет стихи на французском в особо непристойных дадаистских журналах — таких, как «Die Schammade» («Я ограничиваюсь тем, что пользуюсь носорожьими щипцами для отрыжки...» — заявил он по поводу своего искусства), а также потому, что выставляет картины, являющиеся не картинами, но коллажами. Он называет их «почтовыми открытками». Метод, как сказал поэтам Тцара, который Эрнст изобрел, состоит в том, чтобы наклеить на холст картинки, изначально не имеющие никакой связи между собой, но, совмещенные друг с другом, они в конце концов приобретают какой-то смысл, сходство с чем-то. Эти коллажи, которые Эрнст нарезает из книг по истории, по анатомии и зоологии или из старых гравюр, финальная почтовая открытка из которых ничуть не напоминает их происхождение, имеют весьма отдаленную связь с «наклеенными бумажками» кубистов. Если Брак или Пикассо наклеивали иногда игральную карту или кусок газеты на уголок своих картин, то Эрнст использует вырезки в качестве материала. Его коллажи не украшение, они сами являются картиной. Художник сопровождает их ничего не значащими подписями, напоминающими строчки из дадаистских стихов: «Улитка легкоплавкой комнаты», «Маленькая слезная фистула говорящая "тик-так"», «Объем мужчины, рассчитанный аксессуарами женщины»...
Критики и люди серьезные, с легкостью говорили, так же, как и соотечественники художника, что Эрнст не умеет писать красками: он манипулирует словами, ножницами, клеем, потому что отказывается — несомненно, из-за некомпетентности — пользоваться кистями и тюбиками с красками — настоящими инструментами художника. Тристан Тцара прав: выставка Макса Эрнста станет не только скандалом — она потерпит фиаско. Следовательно, это настоящий дадаистский шедевр. В апреле в Кельне (он там живет) автор «Маленькой слезной фистулы, говорящей "тик-так"» провел несколько дней в полицейском участке за порнографию и подстрекательство к бунту! О чем большем могли мечтать дадаисты?! Однажды вместе с друзьями-художниками он присутствовал на вечере, организованном в пивной Винтера в честь милого сердцу боевого конька. При входе «Предмет для деструкции», к которому был привязан топор, предлагал посетителю разрубить его на кусочки. В подвале между другими диковинными вещами находился аквариум с красноватой водой, в котором плавали будильник, парик и деревянная рука.
Коллажи Эрнста (их было двадцать один), оцененные как непристойные, до такой степени возмутили рейнскую публику, что она попыталась разгромить помещение и даже принялась опустошать аквариум. Полиции пришлось вмешаться, чтобы сдержать ярость и разнять дерущихся, ссора переросла в драку. Арест Эрнста — это его визитная карточка, наилучшая рекомендация для парижской группы, характеризующая его как индивида строптивого и крайне безрассудного. Тцара выдвинул идею, а ее осуществлением с энтузиазмом и старанием займется Андре Бретон. Макс Эрнст может возрадоваться. Он, кто так долго мечтал выставляться в Париже, в столице искусства и мысли, поэтому более притягательной, чем дорогой ему родной город, и кто в течение многих месяцев приставал к Тцара с тем, чтобы тот принял что-нибудь из его коллажей, видит, что его заветное желание близко к осуществлению. Коллажи приходят по почте, один за другим, маленькими бандеролями на адрес Франсиса Пикабиа, к мадам Жермене Эвелинг, на бульвар Эмиль-Ожье. Бретон сам приходит их распаковывать. Видя, с каким волнением встречают эти необычные, оригинальные, ни на что не похожие творения, ужасно ревнивый Пикабиа часто злится по пустякам. Если раньше он значительно помогал в финансировании выставок дадаистов и участвовал в их разработке, то теперь отмежевывается от выставки Эрнста и категорически отказывается брать на себя расходы по ее организации. Преисполненный восхищения почтовыми открытками, в которых он видит проявление «эйнштейновского мышления», Бретон взывает к своему верному другу и помощнику Луи Арагону. Они в отсутствие Элюара вместе будут готовить выставку. Друзья начинают с покупки багетов, в которые сами будут вставлять с бесконечным терпением одну за другой эти маленькие провокаторские картины. Хотя у них почти ничего не оставалось, несмотря на скудные субсидии, выделенные их новым работодателем Жаком Дусе, который поручил им собрать коллекцию современных рукописей и картин, они оплатили из своего кармана печатание каталога и назвали его «Помещение в морское виски осуществляется в креме цвета хаки и в пяти устройствах». Бретон составил к нему предисловие, в котором объяснял, что художник в этих странных и новаторских коллажах «делает доступными для наших чувств абстрактные образы, обладающие такой же напряженностью, такой же выразительностью, что и другие образы».
И вот к понедельнику 2 мая, благодаря усилиям друзей, все было готово. Поэты сами занялись развешиванием картин на стенах книжного магазина их друга Илсума, в «Sans Pareil»1. Никогда еще вывеска так точно не соответствовала герою дня, который, ко всему прочему, отсутствовал: лишенный паспорта из-за своих проделок и получивший запрет на пребывание во Франции, Эрнст остался в Кельне. Никто еще, даже сам Тцара, не знает, как он выглядит.
Об открытии вернисажа, назначенном на девятнадцать часов, как о знаменательном событии было объявлено за несколько дней. Журналист Астэ д'Эспарбес оповестил об этом в «Comoedia»: «Нас ждет чертовское приглашение, с которого в галерее начнется целая гамма невероятных содроганий».
Излагалась также программа: в 22 часа — кенгуру; в 22 часа 30 мин. — высокая частота; в 23 часа — раздача сюрпризов; начиная с 23 часов 30 мин. — интимные отношения.
Что из пристрастия к экзотике, причудам и сюрпризам прячет художник в своих карманах, как кенгуру? Если имеешь дело с дадаистами, объяснения не нужны. Праздник начинается с загадки, и организаторы выставки предстанет перед ошеломленной публикой. У входа в книжный магазин стоят дадаисты почти в полном составе, в рубашках и белых перчатках, без галстуков; они встречают своих гостей — художников и писателей со всего Парижа, имитируя крики животных. Бретон в компании своей отважной невесты чиркает спичками. Луи Арагон мяукает в лицо каждому вновь прибывшему. Жорж Рибемон-Дэсэнь кричит, без устали повторяя: «На череп каплет дождь!» Жак Риго вслух подсчитывает жемчуга дам и комментирует стоимость их великолепных украшений. Филипп Супо играет в прятки с Тристаном Тцара: они вдвоем снуют между людьми, прикрываясь ими, как ширмой, раскручивая их волчками, отталкивая, как подвесную грушу. Благодаря шуму, поднятому в афишах, и приглашениям, посетителей пришло много. Кое-где во всеобщем хаосе мелькают знакомые авторитетные люди: Иоахим Мюра, Марк Алегре, Анри Дювернуа, Люсьен Доде, Марсель Эран. У большинства настроение по-прежнему хорошее. Есть и такие, кто скрежещет зубами и изрекает ругательства. Но при виде картин — это больше, чем балаганный фарс клуба дадаистов, — у них на голове встают волосы. Перед сорока двумя вызывающими коллажами, восьмью рисунками и четырьмя «fatagagas» Макса Эрнста люди, в лучшем случае, качают головами в знак сомнения, протестуют или прыскают со смеху: они принимают художника за шутника.
Шум в зале продолжается. Луи Арагон, закрывшийся в стенном шкафу, отпускает шуточки и даже ругательства в адрес тех, кто проходит перед ним и у кого он подмечает, как мальчишка-проказник, смешные стороны и недостатки. «Высокая частота» сдержала свое обещание — напряжение поднимается. Быстро наступает ночь. Неожиданно гаснет все освещение. Дверца, ведущая в подвал книжного магазина, открывается, и оттуда раздаются душераздирающие стоны и медленно поднимается подсвеченная красным деревянная фигура старого портняжного манекена. Разносят печенье. Андре Жид в накидке романтического поэта снисходительно улыбается. Художник Ван Донген перед всем этим цирком и коллажами изрекает незабываемое: «Эти дадаисты мертвы, я предпочитаю работы Фрателлини!» И тогда Тристан Тцара, который всегда находил что сказать, объявляет гвоздь программы. Зловещим голосом (к этому времени каждый уже выпил по стакану оранжада) он объявляет, что один стакан — единственный — был им отравлен: он туда добавил слабительное! «Если вы действительно Борджиа, я завтра набью вам морду», — бросает одна из предполагаемых жертв, собираясь отхлестать Бенжамина Пере по толстым щекам.
Последующие дни сбавили запал. Несомненно, выставка, к великому огорчению Пикабиа, добилась желаемого скандального эффекта: пресса единодушно и с возмущением о ней говорит. Но Макс Эрнст не продал ни одну из своих почтовых открыток, и нужно будет их все отправить назад, в Кельн. К тому же, он получил в Париже репутацию плохого художника, даже еще хуже — репутацию нехудожника. Эрнст выступил в роли обманщика и шута; люди, познакомившиеся с его искусством, обвиняют его в том, что он не знает своего ремесла и занимается коллажами только потому, что не умеет ни писать красками, ни рисовать. В глубине души каждый убежден, что Эрнст ничего, кроме как вырезать, не умеет делать. Луи Арагон вспоминал: на следующий день после вернисажа в «Sans Pareil» его друг Дриё ля Рошель сказал ему с нескрываемым презрением («я ничего у него не спрашивал», — уточняет Арагон), что дадаистам «не везет с их художниками и что у них нет художников, которых они заслуживают».
Блестящее и одновременно неудавшееся восхождение на сцену Макса Эрнста, нового призрачного попутчика «дада», окутано тайной (никто никогда не видел автора) и неуверенностью в том, сможет ли он когда-нибудь отделаться от репутации паяца и простачка. Вернувшийся с каникул и информированный о грандиозном провале Элюар сразу же заинтересовался подписями-стихами к этим «живо-живописным» картинам (Бретон переписал их на автобусные билеты). Он считает, что коллаж расширяет художественное поле, дает новые дерзновенные возможности диалогу живописи и поэзии. «Над облаками шествует полночь, — написал Макс Эрнст. — Над полночью парит невидимая птица дня. Чуть выше птицы налегает эфир, и стены, крыши плывут». Вот она, встреча с мечтой!
С этого момента начинаются соперничество, ссоры и первые размолвки: группа распадается — без Пикабиа — на сторонников и противников этого незнакомца, в недавнем прошлом — врага, боша, которому так блестяще удалось вызвать гнев парижан и который культивирует, что очевидно, искусство, отличное от другого. Так как он не может выехать из страны, дадаисты принимают решение нанести ему визит. Впрочем, с приближением лета Эрнст должен покинуть свою родную Рейнскую область и приехать в Тироль: он получил у немецких властей разрешение провести там каникулы. Узнавший об этом первым Тцара объявил, что он со своей подругой Майей отправится к Эрнсту в августе. Эрнст ждет их в Австрии, в Тарренце, в закусочной Цонна.
Из Тарренца Тцара и Майя Крузец, Эрнст и его жена Роза посылают в Париж почтовые открытки (настоящие на этот раз) и приглашают всех остальных к ним присоединиться. Но у каждого свои собственные планы на отпуск, согласованные с жизнью семейной, профессиональной или сентиментальной: за рамками праздников дадаисты не очень-то любят авантюры и импровизации. Проходит август, но они не отвечают на приглашение Макса Эрнста. Затем Андре Бретон 15 сентября женится на Симоне Кан в Париже и увозит ее в свадебное путешествие в Австрию. Элюар же в качестве ответа на настойчивое приглашение Тцара присоединиться к ним признается в своей нерешительности и беспокоится по поводу климата: «Как вам известно, — пишет он в конце августа, — отдых нужен моей жене, у нее хрупкое здоровье. Хорошая ли у вас будет погода осенью?»2 Наконец, после множества всяких сомнений он приедет в Тироль с Гала (полумертвой от усталости, с расстроившимся здоровьем) в конце сентября, когда вся «банда» уже разъехалась... Остались только Андре и Симона. Влюбленные мечтали побыть одни, но, впрочем, были готовы сорваться с места, потому что Андре непременно хотел воспользоваться предстоящим путешествием для того, чтобы посетить доктора Фрейда в Вене.
Поль и Гала проведут вдвоем в Тироле целый месяц. Это прекрасное место напомнит им пребывание в швейцарских горах, на чудном воздухе альпийских лугов; здесь они гуляют, отдыхают, читают, как прежде, и счастливы, что вновь обрели мир и покой, благоприятствующие поэзии и красоте Гала. Она в самом деле хорошеет, расцветает вновь, смеется, когда находит на деревянных балконах австрийских шале выгравированные по-немецки и на латыни благочестивые формулы. Наступает время возвращаться в Париж, перспектива занятий земельными участками в северном пригороде и рутины повседневной жизни так мало радует Поля, что они по взаимному согласию решают продлить каникулы и прежде, чем вернуться во Францию, заехать в Кельн. Элюар, разочарованный тем, что не застал Эрнста в Таренце, не желает возвращаться, не повидав этого провинциального, но в то же время демонического художника, который недавно иллюстрировал своим «Препаратом на костном клее» написанный им в сотрудничестве с Тристаном Тцара и еще одним своим другом Хансом Арпом3 веселый манифест «Дада на свежем воздухе4».
Во второй половине дня 4 ноября сопровождаемый Гала, загоревший под тирольским солнцем Элюар звонит в дверь мастерской художника в доме номер 14 по улице Kaiser Wilhelm Ring в Кельне.
Примечания
1. Sans Pareil — бесподобный, несравненный, беспримерный (прим. пер.).
2. Жан-Шарль Гато. Цит. соч., стр. 92.
3. Родился в 1887 году; он известен также под именем Жан Арп.
4. Немецкое название — «Der Sangerkrieg in Tirol».
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |
