"Тайная жизнь"

Дали обрел в Нью-Йорке славу, и здесь же он стал кумиром американской прессы. Он уже в третий раз пересекал Атлантику и должен был предстать перед газетчиками тщательно подготовленным. Нет, повторять предыдущие фокусы ему не хотелось. Гигантские батоны хлеба и удачно размещенные отбивные уже потеряли свою шокирующую привлекательность. Надо подсунуть им что-то новенькое, неожиданное. И вот, когда "Экскембион" 16 августа 1940 года бросил якорь в нью-йоркском порту, Дали в безукоризненном костюме в тонкую полоску, бок о бок со сдержанной Галой, точно знал, что он намеревается сказать журналистам сегодня, что — завтра и что ему придется говорить почти ежедневно в течение ближайших месяцев¹.

Прежде всего он заявил, что сюрреализм умер и что он — его величайший представитель — намерен вернуться к классицизму. Он также объявил, что его будущая биография обрисует весь его путь художника — от сюрреалистического enfant terrible (испорченного ребенка) до Спасителя Современного Искусства. Дали уже знал из личного опыта: стоит ему продемонстрировать свою экстравагантность и свои убеждения, как новые поклонники и внимание прессы будут ему обеспечены. Он прекрасно понимал, что жизненно необходимо именно сейчас точно и энергично сформулировать новые тезисы. И был вознагражден, когда, как он и рассчитывал, перья вокруг него заскрипели, а фотоаппараты защелкали².

Чета Дали остановилась в отеле "Сент-Режи" и спустя десять дней отправилась в Вирджинию к Каресс Кросби, о чем было условлено заранее³. После того как Каресс покинула Париж в 1936 году, она, как истинная дочь обители Каролингов, исследовала Америку вдоль и поперек в надежде найти подобие Мулен дю Солей. Она в точности представляла себе, что ей нужно: старинный дом с колоннами в колониальном стиле, множество комнат для большого количества друзей, олений заповедник, аллея вязов, ведущая к дому, и пруд. А поскольку она была Каресс Кросби, такое поместье нашлось. Оно называлось Хэмптон-Ме-нор и занимало пятьсот акров лесов и полей. Находилось поместье в сорока километрах от Фредериксберга и в восьми — от Боулинг-Грин, "крошечного городка размером примерно в два бейсбольных поля"⁴. Дом находился в весьма плачевном состоянии, когда Кросби купила его, однако что касается всего остального, поместье оказалось совершенной копией ее мечты. Более того, выяснилось, что его владельцем с 1836 года являлся Томас Джефферсон, что привлекало любознательных туристов. Ко времени приезда Дали и Галы дом был со вкусом отреставрирован, а сама Каресс успела выйти замуж в третий раз и даже вновь оказаться на грани развода⁵.

Дали писал своей сестре Анне Марии:

Мы на несколько недель устроились в этом тишайшем месте, в самых дебрях древнего леса. Дом чрезвычайно комфортабелен, здесь есть огромная библиотека, в которой мы с Галой раскопали сенсационные находки; пять слуг (все черные как смоль), две лошади для верховой езды, озеро для купаний и все такое прочее.

Дали был поражен размерами поместья. Он описал Анне Марии лачуги, населенные неграми, которые проводят время, распевая песни и "кое-как трудясь". Негры напомнили ему самого ленивого человека в мире — Рамона де ла Эрмосу из Кадакеса.

В этом письме Дали в основном писал о том, что постоянно занят работой над автобиографией. Он был уверен в финансовом успехе книги и просил Анну Марию выслать ему детские фотографии. Затем шло признание:

Ты знаешь не хуже меня, что мой скандальный период анархизма закончился. Мне бы хотелось, чтобы в моей книге все ошибки и недоразумения, которые случились в прошлом между мной и моей семьей, были вырваны с корнем — раз и навсегда. В любом случае я буду посылать отцу отрывки, касающиеся вас, чтобы он мог их одобрить или внести изменения⁶.

Дали сообщал, что еще пять лет назад, когда он набросал план мемуаров в резиденции Коко Шанель в Монте-Карло, он много думал о своих отношениях с семьей. Конечно, обновленный Дали намеревался писать о себе далеко не всё.

Одновременно с напряженной работой над книгой Дали рисовал в Хэмптон-Меноре четыре или пять картин для следующей выставки у Жульена Леви. Полностью погруженный в свои занятия, он почти не гулял, хотя живописные окрестности очень напоминали ему французский провинциальный Турень, как он сообщил журналисту⁷.

Когда приехали супруги Дали, у Каресс уже гостили Анаис Нин и Генри Миллер. Нин была о Гале невысокого мнения, которое впоследствии лишь укрепилось, однако испытывала симпатию к Дали, и, надо сказать, взаимную. На Миллера, занятого редактированием второй части "Тропика Козерога", ни художник, ни Гала не произвели особого впечатления. Он сказал Нин, что творчество Дали подобно "Стиксу — реке неврозов, которая никуда не течет". Позже Нин, старательно ведущая свои дневники, вспоминала первый завтрак с Дали и его Музой:

Оба небольшого роста, они сидели близко друг к другу. В их внешности не было ничего примечательного, она была одета очень сдержанно и выглядела немного увядшей; а он был, точно детский рисунок, изображающий испанца — любого испанца, от которого его отличало одно — усы невиданной длины. Они обращались друг с другом так, как будто старались обрести взаимную защиту и поддержку⁸.

Гала скоро дала понять, что Дали в доме главный гость и что все должны исполнять его желания. Она (и некоторые другие посетители) проявляли недовольство тем, что Нин и Дали говорили по-испански; а когда Ана-ис приготовила испанские блюда в надежде, что это даст супругам возможность почувствовать себя как дома, Гала заявила, что ей не нравится испанская кухня. Удивительно, что никто не восставал против ее самоуправства, по крайней мере вначале. "Итак, мы все стали выполнять поставленные перед нами задачи. Миссис Дали ни разу не повысила голос, ни разу не позволила себе кокетства. Она, конечно же, считала, что все мы здесь собрались для того, чтобы угождать Дали — великому, бесспорному гению". И очень скоро стала действовать всем на нервы⁹.

Однажды вечером, в сентябре 1940 года, когда самой Каресс Кросби не было дома, ее отвергнутый муж ворвался вместе со своей подругой в дом и в порыве гнева стал угрожать, что уничтожит картины Дали. Дали и Гала спешно уехали в Вашингтон, а затем нанесли короткий визит Эдварду Джеймсу в Таос (Нью-Мехико). Там Джеймс познакомил их с Фредой Лоренс. Гала отнеслась к ней с презрением, заметив на следующий день: "Бедняга Джеймс! До чего ты дошел! Довольствуешься чужими объедками!" Джеймс был глубоко уязвлен. Кроме того, художник не выполнил до конца условий их довоенного контракта. Гала и Дали уехали в Голливуд, где, по всей видимости, вновь встретились с Джеймсом, а через несколько месяцев вернулись в Хэмптон-Менор для продолжения работы над "Тайной жизнью"¹⁰.

"Тайную жизнь" Дали писал по-французски, довольно корявым языком. Переводчик А. Шевалье приложил немало сил и таланта, чтобы воссоздать ее на английском. Шевалье был известным в Америке переводчиком французских романов, поэтому именно на него летом 1940 года пал выбор Каресс Кросби¹¹. К тому времени рукопись была переписана набело Галой, которая оказалась неплохим редактором литературных сочинений мужа. Она взяла на себя эту функцию еще в 1930 году, редактируя "Видимую женщину"¹². С чистовика отпечатали машинописную копию. Вариант Шевалье читается прекрасно — он основательно пригладил авторский текст, и все же только по изданному французскому оригиналу можно ощутить вкус этого произведения во всей полноте¹³.

"Тайная жизнь" — это мемуары охваченного манией величия человека, написанные без оглядки на факты или с тщательным пропуском оных, включая немаловажные. Дали, например, не вспоминает о своем неистовом марксизме юношеских лет. Он не объясняет причины своего изгнания из семьи в 1929 году (не упоминается оскорбительная надпись на картине "Священное Сердце"). Едва упоминает о Бретоне, хотя известно, что он испытал сильное влияние основателя сюрреализма. Кроме того, читателя уверяют, что, вступив в сюрреалистические ряды, Дали выдвинул идею "завоевания иррационального", отвергнув автоматизм, хотя в действительности свою идею он сформулировал только в 1935 году¹⁴. Далее сказано, что он якобы тайно контролировал движение и направлял его энергию в новое русло¹⁵. Дали приписал себе заслугу создания моды на сюрреалистические объекты без ссылок на своих предшественников в этом жанре, предав забвению настойчивые призывы Бретона к повсеместной пропаганде этих "объектов"¹⁶. Он насмехается над политическими убеждениями сюрреализма, хотя долгое время разделял ("Лично меня политика никогда не прельщала", — убеждает он нас, очевидно, забыв о своем сотрудничестве с "Рабоче-Крестьянским Фронтом" Каталонии¹⁷). Вся вина за антиклерикализм "Золотого века" возложена на Бунюэля. Дали утверждает, что к 1930 году — времени выпуска фильма — был уже "ослеплен и охвачен величием и пышностью католицизма"¹⁸. Он призывает восхищаться не выставленной напоказ, стоической решимостью бороться с нищетой в первые годы совместной жизни с Галой, умолчав о "Зодиаке", который стал ответом на их просьбы о помощи. Дали выдает Пикассо за одного из своих ближайших друзей¹⁹. Говоря о смерти Лорки, он утверждает, что этот "самый аполитичный человек на свете" был расстрелян фашистами исключительно как "искупительная жертва", которой требовало всеобщее "революционное помешательство"²⁰. И так далее. Предательство следует за предательством: отказ от старых друзей, от собственных слов и поступков, от правды, наконец предательство заявленного в начале книги обещания, что она явится "честной попыткой автопортрета"²¹.

Цель "Тайной жизни" — преподнести себя в виде некоей смеси тщеславного-ребенка-достигшего-того-чего-хотел-в-возрасте-тридцати-семи-лет ("с самого раннего детства я изо всех сил старался быть на высоте"²²), предсказавшего войну (как в Испании, так и в Европе), Спасителя

Современного Искусства, избавившего живопись от абстракционизма и вернувшего искусство к "извечной традиции" Ренессанса²³, апологета испанского католицизма (он даже сообщает, что, как змея, сбросил свою "старую кожу")²⁴. И наконец Дали создает миф о том, что Гала — его Муза, любовница, психотерапевт и жена, предсказанная ему еще в детстве, явленная в отрочестве и представшая перед ним на пляже Кадакеса в 1929 году — была предназначена ему изначально. Были у книги и другие цели: польстить Америке, представив ее "землей обетованной", когда Европа была ввергнута в руины и хаос; воспеть долину Ампурдана, Кадакес и Порт-Льигат как самые важные места на Земле; подготовить почву для неизбежного возвращения Дали в Испанию; и, конечно, завоевать еще более широкую известность в Штатах для гарантии продажи своих картин, в то время когда художественный рынок находился в упадке.

"Тайная жизнь" — довольно сложное повествование, в котором факты и вымысел, правда и ложь переплетены самым невероятным образом. Дело запутывается еще больше, когда в описании первых лет жизни художник прибегает к "воспоминаниям о том, чего не было", включая даже внутриутробные "переживания", впрочем, весьма смутные. Они возникли после знакомства с книгой Отто Ранка "Родовые травмы".

Хронология мемуаров весьма неточна. Возможно, что подобная неточность, так же как и само название книги, была вдохновлена анонимным эротическим романом викторианской эпохи "Моя тайная жизнь", написанным в форме подлинной истории, о котором художник мог слышать в Париже. Автор этого романа от имени шестилетнего ребенка подробно вспоминает свою жизнь, вплоть до дословного воспроизведения диалогов и точных оттенков заката; однако последовательность событий очень часто и откровенно нарушается. То же самое и у Дали: эпизоды тридцатых годов, отделенные друг от друга четырьмя-пятью годами, беспечно соединяются так, что создается впечатление хронологической последовательности: "это случилось приблизительно тогда же", "вскоре после того", "в этот же период" и т.п. К концу книги хронология становится крайне хаотичной.

Возможно, самым поразительным в автобиографии Дали является его признание на последних страницах книги о поисках веры. Дали не упоминает о своем знакомстве с книгой Эрнесто Хименеса Кабальеро (издателя "La Gaceta Literaria" и теоретика испанского фашизма) "Мать-Рим", опубликованной в Мадриде в 1939 году, сразу после окончания Гражданской войны; однако не заметить ее влияния на новые взгляды Дали просто невозможно. Видимо, художник встречался с Кабальеро по дороге в Лиссабон летом 1940 года или же кто-то из фалангистов порекомендовал ему эту книгу. Но, как бы то ни было, восторг Дали перед Римом, Ватиканом, Ренессансом, иерархией, а теперь и перед имперским духом определенно исходит от Хименеса Кабальеро, так же как и восторженное отношение к испанскому католицизму²⁵.

В "Тайной жизни" Дали проявил себя первоклассным и остроумным рассказчиком. С первых же страниц он ведет повествование в шутливо-серьезном тоне, который выдерживает до конца: "В возрасте шести лет я мечтал быть поварихой²⁶. В возрасте семи я хотел стать Наполеоном. И мои амбиции пропорционально и неуклонно возрастали с тех пор". Многие отрывки остаются в памяти надолго, например, его описание затяжной "двухдневной оргии" в Мадриде, когда он впервые напился; или учреждения в Париже "Общества Дали", задавшегося целью вызвать международную панику, разместив в крупнейших городах мира неизвестно откуда взявшиеся гигантские батоны. Его портрет Лидии из Кадакеса очень остроумен, проницателен и даже трогателен. Его знаменитые и многочисленные афоризмы замечательно хороши, а иногда даже не уступают в остроумии Уайльду ("Волосы элегантной женщины должны быть здоровыми, и это единственное, что должно быть здоровым у элегантной женщины" или "Очень богатые люди всегда поражали меня; очень бедные люди, как рыбаки Порт-Льигата, поражали меня не меньше; люди среднего достатка — никогда"²⁷).

Примечания

1. Фотографию прибытия супругов Дали в Нью-Йорк см. в New York Post, 16 August 1940 (воспроизведено в DOH, p. 231).

2. New York Post, 16 August 1940.

3. Etherington-Smith, p. 307.

4. Джон Уайт: "День с Дали, или Корова в библиотеке" (Times Herald, Washington, 23 February 1941, reproduced in DOH, p. 260.

5. Ibid.; Crosby, p. 337.

6. Неопубликованное письмо из коллекции Пере Вей, Кадакес.

7. П. Роуз Младший: "Пауки — вот что больше всего привлекло Дали в Вирджинии" (Richmond Time-Dispatch, 6 April 1941).

8. The Diary of Amis Nin. 1939-1944, pp. 39-40.

9. Ibid., p. 40.

10. Etherington-Smith, p. 311; Lowe, pp. 185-186.

11. О трудностях Шевалье с текстом см. SL, р. 74, Note.

12. Копия этого документа хранится в Фонде Галы — Сальвадора Дали (Фигерас). Она исполнена на фирменной бумаге отеля "Беверли Хиллз", Калифорния ("11 акров солнечного света и 12 месяцев развлечений в самом центре Лос-Анджелеса"),

13. Рукопись хранится в Фонде Галы — Сальвадора Дали, Фигерас.

14. SL, р. 223.

15. Ibid., pp. 223, 250.

16. Ibid., p. 312.

17. Ibid., p. 339.

18. Ibid., p. 252.

19. Ibid., p. 339.

20. Ibid., p. 361.

21. Ibid., p. 11.

22. Ibid., p. 72.

23. Ibid., p. 250.

24. Ibid., p. 393.

25. По всей вероятности, Дали также был знаком с книгой Хименеса Кабальеро, вышедшей в 1933 г. (см.: "Библиография"),

26. SL, р. 1. В оригинальном тексте на французском языке говорится, что он имел в виду "повариху" (cuisiniere), а не повара (Фонд Галы — Сальвадора Дали, Фигерас).

27. SL, pp. 193, 339.

Предыдущая страница

К оглавлению

Следующая страница