С Фрейдом в Примроуз Хилл

Одиннадцатого марта 1938 года немцы захватили Австрию, через неделю в Париже было объявлено об аресте Зигмунда Фрейда. Бретон, не теряя времени, поспешил выразить гневный протест и не изменил своего отношения к происшедшему, когда обнаружилось, что речь идет лишь о домашнем аресте¹. Четвертого июня Фрейд, его жена и дочь Анна покинули Вену, в которой ученый жил на протяжении семидесяти девяти лет. Они практически не задержались в Париже и 6 июня прибыли в пункт назначения — Лондон, где оказанный теплый прием ободрил их². Дали, который уже предпринимал несколько неудачных попыток встретиться с Фрейдом в Вене³, попросил Эдварда Джеймса сообщить ему адрес Стефана Цвейга, который он потерял. Цвейг, будучи близким другом Фрейда и тоже евреем, жил в Лондоне в изгнании; он искренне восхищался творчеством Дали. Эти двое, конечно же, должны были встречаться в Лондоне, однако об этом не осталось никаких свидетельств. Дали был уверен, что Цвейг поможет ему встретиться с кумиром⁴. И он не ошибся. Цвейг написал уже совсем больному Фрейду три письма, в которых с каждым разом все настойчивее просил его принять молодого художника, о чем сообщил Джеймсу. Переговоры о визите продвигались успешно, и Джеймс вскоре призвал Дали в Лондон.

Цвейг писал Фрейду, что, по его мнению, Дали — это "единственный гениальный художник нашей эпохи и единственный, кто останется в истории". Создавалось впечатление, что будто бы Цвейг никогда не слышал о Пикассо. Более того, уверял Цвейг, Дали один из "наиболее преданных и наиболее благодарных последователей Ваших идей среди живописцев". Из третьего, и последнего, письма следует, что к этому времени Дали уже был в Лондоне: "На протяжении лет этот подлинный гений мечтал о встрече с Вами. Он говорит, что обязан Вам своим творчеством как никому. Итак, завтра мы придем навестить Вас: он и его жена". Далее Цвейг писал:

Он хотел бы воспользоваться данной ему возможностью и во время нашей беседы сделать набросок Вашего портрета, если на то будет Ваше разрешение. В своих портретах он всегда опирается на память и руководствуется внутренним образом. Для знакомства мы хотим показать Вам его последнюю работу, находящуюся в собственности мистера Эдварда Джеймса. Мне кажется, что со времени старых мастеров никто не находил таких красок, как он, а в его деталях, какими бы символичными они ни казались, я вижу совершенство, в сравнении с которым другие полотна нашего времени блекнут. Картина называется "Нарцисс" и кажется написанной под Вашим влиянием.

Примите мои извинения за то, что мы, похоже, предстанем в виде процессии. Но я думаю, что такой человек, как Вы, будет рад познакомиться с художником, находящимся под впечатлением Ваших трудов, как никто другой, и личное почитание которого я всегда полагал за честь. Он приехал сюда из Парижа всего на два дня (он каталонец), и его работа не помешает нашему разговору. Я счастлив сообщить Вам, что он, возможно, является величайшим из всех Ваших поклонников. Надеюсь, что Вы найдете восхваления соответствующими истине. Картина может удивить Вас с первого взгляда, однако я уверен в том, что она способна раскрыть Вам достоинства художника.

Цвейг добавил постскриптум: "Сальвадор Дали желал бы, конечно, пригласить Вас на свою выставку. Однако мы знаем, что Вы неохотно покидаете дом, поэтому он захватит с собой свою последнюю и, как мне кажется, наиболее красивую картину"⁵.

Посещение временного обиталища Фрейда по адресу: Примроуз Хилл, Элсуорси Роуд, состоялось 19 июля 1938 года. Эдвард Джеймс (который надеялся, что Фрейд проведет с ним сеанс психоанализа) сопровождал Дали и Цвейга. Неизвестно, была ли с ними Гала. Поскольку Дали не знал ни слова по-немецки и едва-едва говорил по-английски, мы должны предположить, что общение с Фрейдом происходило на французском языке. Скорее всего, по этой причине каких-либо глубокомысленных обменов мнениями не состоялось, особенно если учесть то, что почти все время аудиенции Дали был занят портретом.

Шесть лет назад, когда Бретон послал Фрейду экземпляр своей книги "Сообщающиеся сосуды", великий психолог признался в своем полном невежестве по поводу сюрреализма и его задач, ссылаясь на недостаток знаний о современном искусстве⁶. Из письма Фрейда, посланного Цвейгу на следующий день после визита Дали, становится ясно, что с 1932 года Фрейд вряд ли продвинулся вперед в своем понимании сути движения. В ответ на просьбу Дали Фрейд не только тщательно изучил "Метаморфозы Нарцисса", но и сделал некоторые замечания:

Я должен искренне поблагодарить вас за то, что вы представили мне вчерашнего гостя. Я был склонен считать сюрреалистов, которые, кажется, почитают меня за своего святого покровителя, стопроцентными дураками (или, лучше сказать, дураками на девяносто пять процентов, исходя из крепости спирта). Этот молодой испанец с его неподдельно фанатичными глазами и, безусловно, совершенной техникой живописи произвел на меня совсем другое впечатление. Действительно, было бы очень интересно проанализировать рождение картины, подобной этой. С критической точки зрения, следует признать, однако, что искусство не должно позволять себе расширять свои границы до такой степени, поскольку качественное взаимодействие между бессознательным материалом и подсознательным процессом должно находиться в некоторых рамках. В любом случае налицо серьезные психологические проблемы⁷.

Если этот визит доставил удовольствие Фрейду, то эмоциональный Джеймс просто не мог сдержать своего восторга. На следующий день он писал Кристоферу Сайксу:

Доктор Зигмунд Фрейд в возрасте восьмидесяти двух лет совершенно восхитителен. Он полон огня, несмотря на то что временами из-за прогрессирующей глухоты упускает что-то из разговора. Он долго говорил со мной, в то время как Дали спешно, но аккуратно делал набросок портрета основателя психоанализа. Сальвадор выглядел таким вдохновленным, его глаза горели таким возбуждением, что старик пробормотал по-немецки: "Этот мальчик — истинный фанатик. Неудивительно, что в Испании идет война, если они все выглядят как он"⁸.

Почти наверняка Цвейг успел перевести Дали письмо Фрейда до его отъезда из Лондона. Возможно, он даже предоставил ему письменный перевод с немецкого. В итоге нет сомнений в том, что все сказанное Фрейдом о "Метаморфозах Нарцисса" Дали принял скорее на счет сюрреализма, чей на свой, и был уверен в том, что эта встреча изменила отношение Учителя к движению в лучшую сторону. Что же до замечаний Фрейда о его фанатизме, то оно радовало художника до конца его дней.

К несчастью, мы не располагаем высказываниями Дали об этой встрече, относящимися к тому времени. Первое известное нам упоминание относится к началу 1939 года — в письме Дали к Бретону. В нем приводится вариант слов Фрейда, без устали повторяемых художником на протяжении всей жизни: "Он заметил (я показал ему одну из своих работ), что "глядя на картины старых мастеров, стараешься увидеть в них подсознательное, тогда как, глядя на сюрреалистическое произведение, очень хочется обнаружить в них что-нибудь сознательное". Наблюдение Фрейда заслуживает "хорошей живой дискуссии", полагал Дали. Он также сообщал, что написал маленькую статью по этому случаю, которую обещал показать Бретону. "Маленькая статья" нам неизвестна⁹.

Рисунок Дали, изображающий Фрейда, подтверждает его необыкновенную наблюдательность; еще до встречи художник как-то заметил, что голова доктора напоминает улитку. Но как бы мы ни относились к этому наблюдению, набросок изображает предельно усталого и пожилого человека, которому недолго осталось жить (как оказалось, всего лишь год). Цвейг сделал все, чтобы Фрейд не увидел наброска, так как боялся, что он произведет слишком тяжелое впечатление¹⁰.

Несколько лет спустя Дали сказал, что "урок в классическом стиле", который преподал ему престарелый Фрейд, заставил его понять, "сколь многое умрет в Европе вместе с Фрейдом". Он неустанно повторял фразу, уже сказанную ранее Бретону: "После знакомства с "Метаморфозами Нарцисса" Фрейд заметил: "В классической картине я ищу подсознание, в сюрреалистической — сознание". Эту фразу Дали якобы сразу истолковал "как смертный приговор сюрреализму как доктрине, как секте, как "изму", и одновременно как утверждение истинности сюрреализма как состояния духа"¹¹.

Эта встреча, что бы художник ни говорил о ее значении позже, оказалась, без сомнения, одной из самых важных в его жизни. Будучи с юности последователем Фрейда, он не просто встретился с кумиром, но и произвел на него впечатление, что доказывает благодарное письмо Учителя Цвейгу. Ученик был глубоко удовлетворен и впоследствии не упускал случая похвастаться тем, что основатель психоанализа под воздействием их встречи изменил свое отношение к сюрреализму.

Покинув Лондон, супруги Дали заехали на короткое время во Флоренцию, перед тем как обосноваться в сентябре на вилле Коко Шанель в Рокебрюне, где в течение четырех месяцев художник напряженно трудился над работами для будущей выставки в Нью-Йорке. Его тревожила ситуация в Европе: 29 сентября в Мюнхене Великобритания и Франция вступили в опасную игру, предприняв попытку утихомирить растущую агрессивность Гитлера. Карты Галы предвещали войну, пусть "еще не сразу", и обитатели виллы жили, прижав ухо к радио.

К восторгу Дали, в числе гостей был и поэт Пьер Реверди, редактор авангардистского обозрения "Nord-Sud" ("Север-Юг") в 1917-1918 годах и один из ближайших друзей Шанель. Сюрреалисты испытывали к Реверди глубокое почтение, и его знаменитое определение поэтического образа: "Образ есть чистое создание духа. Рождается он не из сравнения, но одновременно из двух реальностей, более или менее удаленных друг от друга" — Бретон с полным основанием процитировал в своем первом манифесте, откуда Дали и узнал о нем. С тех пор Реверди успел стать католиком, однако сохранил независимые убеждения. В "Тайной жизни" Дали вспоминал, что был поражен "ужасно элементарным и биологическим католицизмом поэта. Это был "массивный", антиинтеллектуальный и противоположный мне во всем человек, который предоставил мне прекрасную возможность усилить и отточить мою идеологию. Мы сражались диалектически как два католических петуха, мы называли это "исследованием вопроса"¹².

На вилле Дали писал "Загадку Гитлера", вдохновленную, как он убеждает нас, снами, которые посещали его якобы приблизительно во время Мюнхенского соглашения (29 сентября 1938 года), хотя она могла быть начата и раньше. Картина открывает серию мрачных полотен, свидетельствующих о неизбежности войны и провале попытки диалога между великими державами. Здесь эта мысль передана с помощью сломанного телефона с разорванным шнуром, висящего над фотографией Гитлера. Место действия картины — знакомый пляж; стеклянная поверхность серого моря предвещает шторм после затишья. "Эта картина показалась мне наделенной ценностью предвиденья, обещавшего наступление средневекового времени, черная тень которого накроет всю Европу, — комментировал Дали. — Зонтик Чемберлена является здесь символом дурного предчувствия, он похож на летучую мышь и всегда вызывал во мне чувство отвращения, как только я брался писать его"¹³.

Одновременно с приготовлениями к нью-йоркской выставке в эти месяцы Дали продумывал структуру книги своих мемуаров, будущей "Тайной жизни". Кроме того, воспользовавшись тем, что дирекция Русского балета находилась в близлежащем Монте-Карло, он начал работать с Мясиным над балетом "Безумный Тристан", постановку которого в Лондоне обещал финансировать Эдвард Джеймс. Вскоре балет был переименован в "Гору Венеры", а затем окончательно назван "Вакханалией"¹⁴.

Балет явился итогом театрального замысла, участвовать в котором Дали приглашал Лорку в 1934 году. Его героем в ту пору был Людвиг II, безумный король Баварии. К 1938 году он все еще интересовал Дали, особенно когда обнаружилось, что молодой король покровительствовал Вагнеру и был его поклонником, причем часто в приступах шизофрении воображал себя Лоэнгрином или кем-то еще из вагнеровских героев. В "Вакханалии", которую Дали не без гордости назвал "первым параноидным балетом", роль Людвига основывалась на образе Тангейзера из одноименной оперы. Другими персонажами должны были стать: Леда и Лебедь, Леопольд фон Захер-Мазох и ирландка-любовница короля Людвига. Программу балета чуть позже написал сам художник — она проникнута восхищением Вагнером. Дали отмечал, что его дух уроженца Ампурдана корнями связан с равниной. И тем не менее он всегда испытывал тягу к горам (без сомнения, он имел в виду вершину Каниго). Вагнер казался ему "величайшей из гор", и, естественно, "Гора Венеры" должна была стать "пиком" его "театрального восхождения". Дали добавлял, что этот балет стал данью психоанализу и Фрейду. Впрочем, рукопись либретто неизвестна¹⁵.

То, что мысль о Лорке не покидала Дали во время работы над "Вакханалией", подтверждает его картина "Великий Одноглазый Кретин" ("Слабоумный"), позднее переименованная в "Бесконечную загадку". Как и две другие работы, выполненные в том же году ("Невидимая афганская борзая с явлением лица Гарсиа Лорки в виде чаши с фруктами и с тремя фигурами" и "Явление лица и чаши с фруктами на берегу"¹⁶), она известна своим замысловатым переплетением многочисленных образов, напоминающих картину "Незримые спящая женщина, лошадь и лев", созданную восемью годами ранее, и представляет собой "материализацию" головы поэта на берегу мыса Креус, чьи скалы отражаются в море во время штиля (называемого там "белым покоем").

Для каталога будущей выставки в Нью-Йорке Дали приготовил рисунок, призванный распутать сложную сеть образов этой картины. Однако он не говорил о том, что "Великий Одноглазый Кретин" — его умерший друг. То, что картина связана с чувством Дали к Лорке, подтверждается, кроме того, и изображением головы Галы, помещенной справа на переднем плане. Создается впечатление, что Гала как бы исключена из участников сцены. Ее глаза столь же губительны, как и глаза Медузы Горгоны. По мнению Сантоса Торроэльи, ее взгляд насквозь видит самые потаенные чувства Дали к своему ушедшему другу, чувства, в которых он сам до сих пор не может себе признаться. Возможно, именно поэтому художник низвел Лорку до уровня слабоумного¹⁷.

В начале января 1939 года Дали написал Бретону. Они не поддерживали никакой связи с тех самых пор, как лидер сюрреализма вернулся из своего затяжного летнего путешествия по Южной Америке. Дали коротко рассказал о своей встрече с Фрейдом и сообщил, что на протяжении последних месяцев был занят уточнением своего параноидно-критического метода. Кроме того, он сказал, что намерен выпускать новое периодическое издание под названием "Паранойякинез". Дали с гордостью писал, что его исследование паранойи значительно продвинулось вперед, и горел желанием посвятить Бретона во все детали своих открытий по возвращении в Париж в конце месяца. Очевидно, что Дали все еще считал себя неотъемлемой частью сюрреализма и пытался согласовать с Бретоном тактику своего поведения во время предстоящей поездки в Америку. Он считал жизненно важным поддерживать интерес американцев к сюрреалистическим идеям.

Далее художник комментировал выпуск в Мехико подготовленного Бретоном и Троцким манифеста под названием "За независимое революционное искусство" и последовавшее за этим открытие Союза независимого революционного искусства (FLARI), пост Генерального секретаря которого занял Бретон. Дали продолжал скептически относиться ко всем попыткам сюрреалистов "принудительно организовываться", как он это называл. Он и ранее проявлял скептицизм в отношении Ассоциации революционных писателей и художников (AEAR) и других подобных инициатив. Письмо заканчивалось признанием, что он в очередной раз перечитал "Сумасшедшую любовь" Бретона, которую полюбил теперь с новой силой¹⁸.

Бретон ответил немедленно через листок FIARI. Письмо, начинавшееся словами "Мой дорогой Сальвадор Дали", было вежливым, но холодным. Сердечные отношения закончились. Бретон писал, что хотел бы услышать подробности о встрече художника с Фрейдом, и выражал сожаление по поводу манеры Дали высказывать идеи письменно, не подкрепляя их личными контактами. Он считал, что недостаток общения может негативно отразиться на сюрреализме в целом, тогда как совместные усилия необходимы не только в Америке, но и здесь, в Европе. Бретон настойчиво, но безуспешно напоминал об этом Дали¹⁹.

Когда Дали вернулся в Париж, он тут же, как и обещал, встретился с Бретоном, который был шокирован расистскими взглядами художника. Неизвестно, произошел ли их разрыв сразу же после этой встречи, однако в статье "Последние тенденции в сюрреалистической живописи", опубликованной в майском номере журнала "Minotaure", Бретон объявил, что более не поддерживает отношений с Дали:

В феврале 1939 года Дали говорил (и я слышал это из его собственных уст, причем должен вас уверить, что, к сожалению, без тени юмора), что все современные мировые проблемы имеют РАСИСТСКУЮ основу и что лучшим их решением, с которым согласна вся белая раса, было бы обращение в рабство всех цветных. Я не знаю, что за двери могут открываться перед ним после подобных утверждений в Италии и Америке, тех странах, между которыми он сейчас мотается, но зато знаю, какие двери будут перед ним закрыты. Более я не вижу возможности всерьез относиться к нему и его творчеству ²⁰.

Дали уехал в Нью-Йорк вскоре после февральской встречи с Бретоном. Но до этого он успел представить свои картины, приготовленные для нью-йоркской выставки, в богатых залах галереи на Рю де л'Юниверсите, 88. В частном приглашении на вернисаж говорилось, что гости среди прочих картин смогут увидеть только что законченные работы: "Великий Одноглазый Кретин", "Большой сифон" и "Цвета Империи". Приглашение было украшено крошечным стробоскопическим изображением короны (символ имперских замашек Дали), образовавшимся при испарении капли молока на раскаленном добела листе железа²¹.

Примечания

1. Cahiers G.L.M., Paris, No. 7, 1938, p. 4.

2. Jones, pp. 642-643.

3. SL, p. 23.

4. Письмо Дали Джеймсу (EJF).

5. Cowles, pp. 291-293.

6. LSASDLR, No. 5 (13 May 1933), pp. 10-11.

7. Cowles, p. 294. Перевод P. Фриденталя неточен.

8. Цит.: Lowe, p. 144.

9. Фонд А. Бретона в Библиотеке им. Жака Дусе, Париж. Цит.: Pierre, р. 137.

10. SL, р. 23; Cowles, р. 293; Zweig, с. 325.

11. SL, pp. 397-398.

12. Ibid., p. 371.

13. Ibid. Картина воспроизведена: DOH, p. 221.

14. Etherington-Smith, p. 282.

15. "The Geological Foundations of Venusberg" (цит.: DOH, p. 227).

16. Обе картины воспроизведены: DOH, p . 238.

17. Santos Torroella, "Еl Reina Sofia se equivoca con Dali", p. 38.

18. Фонд А. Бретона в Библиотеке им. Жака Дусе, Париж.

19. Документы А. Бретона в Национальной галерее Шотландии, Эдинбург.

20. Breton, "The Most Recent Tendencies in Surrealist Painting", p. 17.

21. Приглашение воспроизведено: VPSD, p. 73; рекомендации Дали по поводу стробоскопической фотографии см.: 50 Secrets of Magic Craftsmanship, p. 171.

Предыдущая страница

К оглавлению

Следующая страница