Великая психодрама
Одно детское словечко будоражит Париж. «Дада» — эти два слога возмущают одних и смешат других, никого не оставляя равнодушным. «Dada» на языке французских детей — маленькая лошадка. Но «дада», о котором говорил Париж, вовсе не французский — это экзотический «конек» и он, как и Гала, прибыл с восточных границ. Происхождение его возмущает патриотов, они видят в нем призрак исконного врага, новую угрозу бошей!
«Дада» родилось в Цюрихе, в 1916 году. В нейтральном городе пацифисты, объединенные ненавистью к войне и ее неприятием, нашли в наугад открытом франко-немецком словаре это совсем простое, ничего не значащее слово для выражения своего протеста и состояния духа: «дада» — что-то из детства, что-то детское, направленное против мира взрослых, навязавшего им этот кошмар. «Конек» родился в кабаре Вольтера под знаком иронии. И вот уже четыре года он не дает покоя жителям Цюриха, которые неоднократно пытались заставить его замолчать и приструнить его. Но все напрасно. Дадаизм не довольствуется сотрясением устоев Швейцарии — он распространяет ужас и бешеное веселье, рассылая свои журналы по всей Европе, туда, где его хотят услышать молодые поэты. У «дада» уже есть свои герои: в Цюрихе немцы Хуго Вал и Ричард Хуельзенбек, эльзасец Ханс Арп, румын Тристан Тцара уже заявили свое кредо (ни во что не верить) и продемонстрировали первые проявления своего нигилизма. Они разбивали столы и стулья, оскорбляли прохожих и полицию, исписывали стены кабаре бессмысленными посланиями, освистывали представителей власти, изрыгали проклятия и сочиняли, не считаясь с законами просодии, стихи, удивительно красивые и свободные.
В Париже Андре Бретон узнал от Аполлинера о существовании этого ниспровергающего движения. В 1917 он показал Андре первый дадаистский журнал, присланный ему из Цюриха Тристаном Тцара. Бретон тогда не обратил на него особого внимания. В начале 1919 года манифест «Дада 3» ослепил его и озадачил: «Я разрушаю ячейки мозга и социальной организации, — писал Тцара. — Логика — это осложнение. Логика всегда ошибочна... Ее цепи убивают. Это огромная многоножка, удушающая независимость». Взрыв бомбы открыл клапан безопасности. У Бретона на глазах выступили слезы: «дада» напомнил Жака Ваше, слишком рано ушедшего друга, его жестокий юмор, его ненависть к статусам и статуям, его интерес к небытию. «Мы не любим ни искусство, ни художников», — утверждал Ваше в одном из свои писем, упрекая поэтов — попробуй пойми! — в «незнании генераторов постоянного тока»1. Вместе с Арагоном и Супо, которым понравилась идея, он решает вступить в ряды дадаистов, этих пылких детей беспорядка, так замечательно выразивших то, что все трое чувствовали со времен войны: усталость от правил приличий, лишений и порядка и удивительное («огромное», как провозгласит «дада») желание сделать праздник. Тцара, из Цюриха наблюдавший за поэтической жизнью, попросит молодых поэтов из «Literature» сотрудничать в его журнале и пришлет свои неизданные вещи: они начнут обмениваться текстами, подумывая о знакомстве.
Прежде чем достичь Парижа, движение породило соперников в Барселоне, где Франсис Пикабиа, сорокалетний художник франко-кубинского происхождения, находившийся во время войны в Нью-Йорке, создал «391» — журнал, вдохновленный «Дада», его протестом и его неистовством. Он также просит тексты у юных поэтов из «Litterature», но в 1919 году после короткого путешествия в Швейцарию, во время которого он встретился с «бандой» из кабаре Вольтера, Пикабиа устроился в Париже. Пикабиа — сорт лихорадочного латинца, переполненного экстравагантными идеями, — предстал в оставшемся с юношеских лет дадаистском нимбе, угнетенный тем, что еще неизвестен, намереваясь завоевать славу. До войны он был импрессионистом, но быстро переметнулся в ряды кубистов — еще до переезда в Нью-Йорк, где встреча с Марселем Дюшаном2 стала для него решающей: Дюшан научил его относиться к жизни шутя, внушил идею о превосходстве предметов над самой мыслью и это с ним, по утверждению критиков, Пикабия «придал антиискусству левый уклон». Когда Бретон встретился с Пикабиа у его любовницы Жермены Эвелинг в январе 1920 года, то сразу же был им покорен. С Франсисом Пикабиа дадаизм сделал большой шаг вперед.
Элюар и Гала, информированные своими новыми друзьями, присоединяются к ним и, в свою очередь, увлекаются «дада», этим персонажем без лица, чужеземцем, изрыгающим огонь и пепел. «Дада» — это тот, кто говорит: «Порядок = беспорядок; я = не я; утверждение = отрицание — наивысшее проявление абсолютного искусства». Это дадаисты написали: «Пусть каждый человек крикнет: "Предстоит совершить большую деструктивную, негативную работу!". Подметать, подчищать, свобода...»
Элюар посылает стихи в Швейцарию; вечерами он дает Гала возможность насладиться чтением манифеста. Текст его громогласно звучит в их супружеской комнате, возвещая апокалипсис: «Мы не дрогнем. Мы не сентиментальны. Мы разрываем свирепым ветром белье облаков и молитв и готовим великий спектакль бедствия, пожар, расчленение».
«NRF3», это буржуазное издание, подозрительно смотрит на поэтов-ветеранов, братающихся с немцами, отказниками по этическим соображениям, и ему есть отчего беспокоиться. Дадаизм мечет громы и молнии. Он выражает бешенство и ненависть. Отрицает все ценности. Он все хочет перевернуть вверх дном: общество, искусство, взаимоотношения между классами, между мужчиной и женщиной, язык и даже Бога. У него нет ни к чему уважения: ни к войне, ни к жизни, ни к мужчине, ни к женщине. Он отрицает все в целом. Он хочет рассмеяться над грудой руин и остаться «чудесным», как сказала бы Гала, эхом над пустыней. Смех «дада» — это его холодное оружие. Смех разрушает, он хуже, чем штык. Например: «Я пишу потому, что это так же естественно, как писать...» Литература не ускользает от его иронии, она не что иное, как еще один смехотворный акт, как отброс или экскремент.
Поль и Гала улыбаются. Они не совсем согласны. И Поль в предисловии к «Животным и их людям, к людям и их животным»4, вышедшим в январе 1920 года, не колеблясь, выражает свою сдержанность. Он слишком глубоко верит в поэзию, чтобы отрицать ее. Он не может стать, он никогда не будет нигилистом, как дадаисты.
Но ему и Гала довольно симпатичен этот ветер дальних стран, приносящий огромными порциями воздух протеста и свободы. Во время самоопределения, на пороге обуржуазивания, когда он скучает над колонками цифр, а Гала — в немилой ей роли домохозяйки, «дада» кажется им развлечением, возможностью похулиганить. Огромный красный воздушный шар поднимается над горизонтом, он наполнен подарками-сюрпризами. «Дада» может их всех вернуть в детство и перекрасить в розовый, желтый и зеленый цвета их серую жизнь. Если провалится его попытка взорвать Вселенную, он хотя бы попробует победить скуку. Вся компания молодых парижан, желающих побезумствовать, может петь, смеяться, нести чепуху — их ждут цирк и всеобщий базар. Братец с востока вернет им способность веселиться, но его игра напоминает русскую рулетку. Возбуждая, он может оказаться опасным, потому что смех убивает: такова миссия дадаизма.
Вот почему всех, кто готовится в Париже к встрече Мессии, лихорадит. Глашатай идей дадаизма предоставляет им возможность подождать себя. Андре Бретон, в течение многих месяцев умоляющий его приехать, уже пять раз не солоно хлебавши возвращался с Лионского вокзала. Он без конца пишет в Цюрих, но его письма как бутылки, выброшенные в море. Наконец, в январе 1920 года, «дада» решился. Он пребывает соло, с маленьким чемоданчиком. Он никого не предупредил — на вокзале нет организационного комитета. Вот он — Тристан Тцара.
Румын — румын и еврей — напоминает Андре Жида, родился в Мойнешти в 1896 году, считает себя основателем движения, являясь самым блестящим и активным его провозвестником. Настоящим гением дадаизма, его создателем является немец, суровый и одинокий друг Тцара — Хуго Бал, странствующий пианист и актер, мистическая натура и поэт в жизни. Он предоставил свободу действий этому статисту, обладающему гораздо большими способностями, чем он сам, в делах рекламы и агитации. Тцара — поэт, умеющий донести свои идеи, он любит выступать в кружках и в клубах. «Благородный организатор» представляется в Париже как «дадаист во плоти» (абсолютно никаких комплексов). С надменным видом рассматривает он этих юных парижан, которые, в его глазах, всего лишь провинциалы, культурно отсталые, будущие новообращенные, которых он должен обучить своей скандальной философии и сноровке. Бретон и его друзья навсегда останутся всего лишь членами секты, главой которой он считает себя.
Соперничающий с ним Пикабиа, встречаясь с ним, всякий раз насупливал брови.
Внешне Тцара был неказистым. Маленький, худой, одетый в скромную тесноватую одежду, с черной прядью волос цвета воронова крыла на лбу, в длинном сером пальто, с чемоданом в руке, он не выглядел элегантным. Появление его, так как в его облике не было ничего, имеющего сходство с разрушителем, вопреки ожиданиям «мушкетеров», разочаровало. Пикабиа принял его на бульваре Эмиль-Ожье, в элегантном квартале Мюэт, у своей подруги, где собралась вся группа. Здесь Тцара проживет первое время своего пребывания в Париже. Гость пробормотал несколько еле внятных слов на исковерканном ужасным акцентом французском языке. В том, как он произносит слово «дада», нет ничего привлекательного — напротив, это выражение даже кажется немного смешным.
Приезжий делает незаметные неловкие жесты (от этого всем становится не по себе) берет ребенка Пикабиа к себе на колени, забавляет его «угугуканьем» и, наконец, к всеобщему удивлению, разражается смехом. Его великолепный, громкий и заразительный смех завоевывает сердце каждого. «Тцара, смех которого как павлин...» — скажет Филипп Супо, мало склонный, однако, к комплиментам.
С этого момента лед треснул, и все почти сразу же сдружились. Не хватает только Гала и Поля, они задержались на отдыхе. Несколько дней спустя поезд привезет их из Монте-Карло. На первой встрече их не было. Не будет их также 23 января 1920 года во Дворце торжеств на улице Сен-Мартен, на первом большом вечере дадаистов, во время которого Андре Бретон стирал тряпкой картину Франсиса Пикабиа (так надо было по замыслу автора), чтобы показать находящуюся под ней другую, перечеркнутую аббревиатурой, которая, как он сразу понял, содержала шутку, — LHOOQ5. Тцара читает — как стихотворение, вперемешку с другими нелепыми текстами, со своим резким акцентом — последнюю речь Леона Доде в Палате депутатов. Супо и Бретон позванивают колокольчиками. Арагон, подражая лояльному господину, представляет своих друзей то мяукая, то порыкивая.
Поль присоединяется к ним, он, не колеблясь, становится таким же дадаистом, как и основатели движения вместе с Тцара.
Наполовину убежденный в важности миссии, из солидарности с товарищами и из любви к игре он включается во всеобщее веселье и тянет за собой Гала. Гала этому очень рада. И вот они, два скомороха, уже вовлечены в большую психодраму.
27 марта в Доме творчества Элюар в первый раз поднимается на сцену. Он, переодетый женщиной, вместе с Гала играет нищенку. Она подает ему реплику в комедии «Пожалуйста», написанной Бретоном и Супо.
— Бывало ли, что вечером, месье, Остерегались вы бродячих нищих? — шепчет Гала со своим русским акцентом, прежде чем уйти за кулисы.
Поль вновь появляется на сцене в последнем акте, уже без Гала. В этот раз он изображает деревенского дурачка, завернувшегося в бумажный мешок. Он играет Пипи в «Первом небесном приключении господина Аа Антипирина» и четыре раза подряд кричит «Zoumbai!», прежде чем отважиться прочитать (падает дождь из помидоров и бифштексов) текст, написанный Тцара:
— Amertume sans eglise allons allons charbon chameau synthese amertume sur l'eglise isissise les rideaux dodododo6.
Так же, как и Поль, Тцара любит слова, занятие языком — это для него большое дело, если не его большая любовь. Он пишет по-французски (тут уж акцент не заметен!), даже если шовинистически настроенные критики упрекают его за происхождение и мятежный дух. Сотрясающий все дадаизм в первую очередь принимается за слова, таково предписание: слова — начало и конец всего.
Гала больше не приглашают. Она должна оставаться в тени, ждать, когда среди рева и свиста толпы раздадутся голоса Поля и его друзей. Она не пропускает ни одного сборища, где выступает Поль. Но она никогда не станет дадаисткой в полном смысле слова: если мужчины и доверяют ей сочинять приглашения и наклеивать на них марки, то в театре она всего лишь дублер, ожидающий в кулисах, которому никак не удается ухватить роль.
14 апреля Поль стоял под проливным дождем перед церковью Сен-Жюльен-ле-Повр. Он продавал подарки-сюрпризы. Он и его преданная супруга потратили несколько недель на их изготовление, и вот теперь от них надо было как-то избавиться. В руках у Поля были разрисованные пятифранковые банкноты, стилизованные фаллосы, кусочки ткани с ничего не значащими — как и предполагает дадаизм — фразами. От воды тряпки намокли — затея терпит крах. Тем лучше, говорит Тцара, «дада» любит провалы. Удача программой не предусматривается. «Дада» любит бузотеров, а не патронов и дипломатов — так написано в манифесте. Луи и Андре, Филипп, Тристан — все они «президенты». Поль — тоже «президент», все дадаисты — «президенты». Для этого достаточно, как утверждает Тцара, создавать беспорядок и все ломать.
26 мая Гала отлучили от мужа: Поль, завернутый в бристольский картон, вышел на сцену торжественного зала Гаво на улице Боэси, арендованного для фестиваля дадаистов, сменившего в репертуаре заведения Баха и Моцарта. Поль снова читает Тцара:
— Ребенок спекшийся на откидном сиденье
ночной горшок тебе лучше быть балансиром и
тем лучше зацеп...
Он с большой выразительностью произносит бессвязный текст, а по публике волнами прокатываются ругательства. В зале присутствуют Полан и Жид. «"Дада" — это счастье всмятку», — было написано в программе. Супо, переодетый негром, протыкает ножом большой воздушный шар с именем Кокто и растаптывает его каблуком. Половой член «дада» — картонный конус с прикрепленными к нему воздушными шарами — украшает площадку, на которой будет показан гвоздь программы, другая пьеса Тцара — «Симфонический вазелин». Разъяренная публика напевает «La Маdelon»7. Осторожный Пикабиа предпочел ретироваться до начала антракта. Для тех, кто остался, пытка продолжается. Еще раз появляется Поль, наряженный женщиной, в белом парике и в желтом платье, чтобы сыграть в новой пьесе воодушевленных Бретона и Супо — «Вы меня забудете» -швейную машинку. Публика ее освистывает. Супо получает антрекот в физиономию и вскарабкивается на балкон, чтобы обменяться ударами с редакторами из «Crapouillot». Появляется Бенжамин Пере8, новый поэт-дадаист, горланя: «Да здравствует Франция и картошка жареной земли!» — в то время, как один чудак пробирается к органу и начинает наигрывать фокстрот. «Тридцать шесть садовых вьюнков закружились вокруг громоотвода. Введите воров в салон!» — строчит швейная машинка под градом ругательств и дождем из апельсинов и тухлых яиц.
Дадаисты считают, что вытворять безобразия с языком — это значит ломать привычки и предрассудки. Поль Элюар, усердный и преданный дадаист, создает свой собственный журнал — «Proverbе»9. Журнал доставляет ему много хлопот и дарит за десять су неожиданные поговорки или пародии на поговорки, некоторые из которых сочинил Тцара, ставший большим другом. Поль пытается подражать японскому искусству и сочиняет плохие хокку. «Дада» не любит шедевры, но этим можно занять время свободное от подготовок спектаклей, обреченных на провал.
Автомобиль действительно помчался,
Четыре головы жертв
Катятся под колесами.
С одной стороны, он участвует в ломке традиционных ценностей, с другой — продолжает верить, несмотря ни на что: несмотря на «дада», несмотря на Тцара, — в очарование поэзии. Ему все труднее и труднее становится высиживать в конторе на улице Ордене, где он мечтает о своих пословицах, о хокку и о ролях в дадаистских спектаклях, обдумывает новые бурлескные изобретения. Поль взял за привычку почти каждый вечер ходить в «Certa», баскское кафе недалеко от Оперы, где друзья собираются ежедневно в час аперитива. Очень часто его сопровождает Гала. Там постоянно бывает Андре Бретон, он ведет тетрадь посещаемости и напоминает каждому о важности этих собраний. Луи Арагон часто приносит почитать свои тексты, он один из самых плодовитых авторов кружка. По настроению Филиппа Супо чувствуется, что дадаизм его уже раздражает, ему уже надоело разыгрывать клоуна, и более того «плохого клоуна», в пьесах Тцара и так называемых «декорациях» Пикабиа, которого он упрекает в постоянном отсутствии. Еще приходит Бенжамин Пере, со своей круглой головой и любовью к фарсу. На встречах бывает Теодор Френкель10, врач, бывший товарищ Бретона по лицею Шапталя, острый критический ум которого побуждает поэтов к творчеству. Жорж Рибемон-Десэнь11, как и Пикабиа, художник и поэт, большой друг Марселя Дюшана и бывший автор журнала «391», — тоже мастер на иронию, из которой Бретон часто извлекал пользу. Бывал там также и Рене Илсум12, еще один соученик Бретона по Шапталю и по медицинскому факультету; он стал их издателем, создав под вывеской «Au Sans Pareil» издательство, опубликовавшее в 1919 и 1920 годах «Военные письма» Жака Ваше, «Гору любви» Бретона и «Огонь радости» Арагона (их первые сборники), «Розу Ветров» Супо, «Животных и их людей» Элюара. И еще эти собрания посещает Жак Риго13, двадцати одного года, секретарь художника Жак-Эмиля Бланша, который очень хорош собой и очень элегантен; Риго коллекционирует спичечные коробки и разрушает стихи, которые сочиняет... Иногда к веселым дадаистам в «Certa» присоединялись посетители: кроме Марселя Дюшана, вернувшегося в Париж в 1919, еще один ветеран, раненный на войне, — Пьер Дриё ля Рошель. В 1920 году ему было двадцать семь лет. Друг Арагона, упорно защищая свою независимость, аплодирует эксцентричным выходкам поэтов из «Litterature». Еще реже к ним присоединялся Анри де Монтерлан, двадцати четырех лет, автор «Утренней смены» (книги, которую одиннадцать раз отвергали разные издательства).
Любимая игра в «Cert6» — выставлять оценки от — 20 до + 20 писателям, научным и политическим деятелям, а также чувствам, абстрактным понятиям, отношениям... Дадаисты часами просиживают за этим занятием. Особенно эта деятельность увлекает Бретона, неутомимо и методично он вычисляет средние баллы, но в итоге мало кого может обрадовать. Среднее число, впрочем, не имеет никакого смысла, потому что Тцара систематически, не раздумывая, ставит —20, Рибемон-Десэнь выставляет любую цифру наугад. Более снисходительный Элюар ставит +20 Жаку Ваше, 19 — Достоевскому и Лотреамону, 18 — Бретону и Тцара.
Гала помогает Полю сохранять дистанцию: во время отпуска она увозит его на юг, в Монте-Карло, где проигрывает — она азартна — небольшие суммы в казино. Родители Поля, обеспокоенные образом жизни своих детей, которые после окончания войны только и думают, что о развлечениях, вынуждены призвать их к порядку. Они требуют, чтобы Поль и Гала вернулись в Париж и вели себя поспокойнее, чтобы они были поэкономнее... Напрасный труд! В декабре 1920 года молодые супруги Элюар-Грендели отпразднуют двадцатипятилетие Поля в Тунисе, как молодожены. В отеле «Сен-Жорж» на авеню де Пари они сошли бы за обычных туристов, если бы не выступление Элюара на конференции, устроенной им в честь своего дорогого «дада», за которое местная газета назвала его шарлатаном. Гала с ангельским терпением поддерживает его инициативы и никогда не препятствует его планам. В то время, как в Париже их друзья дают выход своей энергии за счет слишком буржуазного, по их мнению, общества, Поль и Гала едут в Меденин праздновать под солнцем свою любовь. В знак того, что они остаются дадаистами даже в романтических путешествиях, супруги покупают хамелеона. Вернувшись в Париж, они дарят надоевшего зверька Жану Полану, подлинному ценителю поэтических редкостей, только что поступившему секретарем в (слишком) мудрую и спокойную «Nouvelle Revue Francaise»14.
Примечания
1. Жак Ваше, «79 военных писем». Jean-Michel Place, 1989.
2. Марсель Дюшан родился в 1887 г., младший брат художника Жака Вийона и скульптора Раймона Дюшана-Вийона, автор «Обнаженного, спускающегося по лестнице» (Нью-Йорк, 1912) — одного из первых произведений анти-искусства. Это Пикибиа открыл мир Марселя Дюшана поэтам из «Litterature».
3. Журнал «Nouvelle Revue Fran9ai.se» (прим. пер.).
4. Les Animaux et leurs hommes. Pleiade, т. 1, стр. 37.
5. Формула, придуманная Дюшаном, которую он написал портрете Джоконды с подрисованной бородкой и усиками.
6. Горечь без церкви пойдем пойдем уголь верблюд синтез горечь на церкви изисис занавес додододо (др.).
7. Песня, сочиненная в Париже в 1914 году и популярная во время первой мировой войны.
8. Родился в 1899 году в Резе (Луар-Атлантик). С кружковцами его познакомил Пикабиа. Неисправимый бунтарь, он будет верен дадаизму всю свою жизнь.
9. Журнал выходил с конца января по май 1920 года. Proverbe — пословица, поговорка.
10. На два месяца моложе Бретона, они вместе сдавали экзамен на степень бакалавра.
11. Родился в Монпелье в 1884 году, он был чем-то вроде старшего брата. Очень одаренный человек: художник и поэт, писал также пьесы для театра. Отец, профессор медицинского факультета, отрекся от сына, когда тот выбрал артистический путь.
12. Родился в 1895 году и тоже преклонялся перед Полем Валери.
13. Жак Риго родился в 1899 году и покончил с собой в ноябре 1929 года, до этого он долго хвастался, что способен на «беспричинное» самоубийство.
14. Полан будет директором «NRF» с 1925 по 1940 год. В 1953 году он вновь разделит пост директора с Марселем Арланом. «NRF» опубликует несколько дадаистских текстов Бретона, Арагона и Элюара.
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |
