Бешеные деньги

Алые розы для Аны. Впрочем, удачного старта не получилось: она заставила меня прождать более двух часов. Каталонцы всегда опаздывают. Это называется "сбой биоритма по-каталонски" — все с опозданием на час-другой. Я был в Испании — мерил шагами терминал барселонского аэропорта "Эль-Прат" и гадал, нужен я ей или нет. К чему бежать, если тебе все равно некуда деться? Я звонил ей и дожидался сотого гудка. Ответа не было. Потом сел и перекусил жареной картошкой и бутербродами, запивая все это белым вином. Удивительно вкусно, после двух недель на тюремных харчах. Повсюду я видел плакаты: "Барселона навсегда". Когда Ана наконец приехала, с сырыми после душа волосами, терминал был абсолютно безлюден. Горел тусклый свет, и огромные, похожие на роботов машины полировали мраморный пол.

— Давай покатаемся, — предложила Ана. — Небольшая прогулка при лунном свете.

Отличная идея. Я охотно согласился.

Усталости не было. Только тревога.

Мы отправились в Фигерас. Я опустил боковое стекло и прислушивался к хриплому кваканью лягушек и печальным крикам совы. Церковные колокола на башне жиронского собора отбивали полночь. Миллион звезд над головой и безумно красивый пейзаж внизу, отливающий оттенками пурпура. Благоухание белого жасмина и чувственный аромат испанских ночей. Желтый "форд-фиеста" трясся по узкой крутой дороге, которая вилась по склону Черных гор между Росасом и Кадакесом. Потусторонний лунный ландшафт Национального парка, с живыми изгородями из розмарина, причудливыми вулканическими образованиями, виноградниками, оливковыми рощами и серым сланцем. Над морем, на горе, вздымающейся из прозрачных вод, я заметил мерцание свечей — там стояла асиенда в испанском стиле, с белыми стенами, расписанными ярко-синим, с изумрудным пятном бассейна, освещенного десятками подводных огней. Вокруг было тихо и спокойно — только строгий бело-коричневый силуэт на фоне неправдоподобно зеленых холмов. Начался длинный, опасный подъем. Дорога сворачивала и петляла. На обочине я увидел табличку: "Продается". Имя, адрес и номер телефона. Я вылез из машины и ломанулся к гасиенде прямо через кусты, колючий чертополох и крапиву. Я вовремя вернулся. Больше никаких тюремных камер. Я стоял на вершине горы, буквально на краю земли, вдыхая чистый и свежий ночной воздух Пиренеев, диких и нетронутых. В отдалении виднелись острова. Каждые десять секунд дважды мигал маяк. Я воскрес, и мне это нравилось. Пейзаж был идиллический, чувственный и необыкновенно красивый. В такие ночи серебристые рыбки приплывают купаться в лунном свете.

— Я куплю этот дом, Ана, — сказал я.

— Здесь в 1929 году познакомились Сальвадор Дали и Гала, — отозвалась она.

— Я... я знаю.

— Что ты будешь делать, если останешься в Испании?

— Буду писать книгу и заниматься с тобой любовью.

Днем все выглядело иначе. В бассейне плавали дохлые крысы и целое семейство лягушек. Меня это не смутило. Дом был полностью обставлен и стильно декорирован. Испанская антикварная мебель, кушетки с цветочным орнаментом, хорошо оборудованная кухня, открытый камин. Мне нужна была крыша над головой, не так ли? Здесь жили Габриэль Гарсиа Маркес, Орсон Уэллс и Ава Гарднер¹. Может ли что-нибудь на свете быть лучше Кадакеса? Местный агент по продаже недвижимости вручил мне ключ от дома в обмен на половину той суммы, которую я припрятал в подвале барселонского банка. К сожалению, погода переменилась. Следующие несколько дней, при абсолютно чистом небе, были очень холодными. Дул сильный ветер. На холме напротив я заметил развалины замка и остатки колокольни. Это рай, подумал я. Пусть даже скоро наступит зима, все равно это рай. Здесь мы будем счастливы. После зимы вновь придут весна и лето. Мне было сорок лет. Между долинами и скалистым мысом виднелись рябь моря, белые барашки волн и старая желтая рыбачья лодка, лежавшая кверху днищем на галечном берегу серповидной бухты. От солнечного света болели глаза. Пока я собирал дрова вокруг дома, Ана ходила по магазинам, разбросанным по узким средневековым улочкам Кадакеса. Она вернулась с хлебом, маслом, кукурузными хлопьями, рисовыми шариками, молоком и кофе — много молока и еще больше кофе, а багажник машины был забит бутылками с водой. Также она купила солнечные очки и бутылку розового шампанского, точнее — кавы.

— Делаешь запасы? — спросил я.

Ана улыбнулась.

Внезапно солнце скрылось за горами, его фиолетовые лучи ползли по фантастическому ландшафту, как морские звезды. Огромные темные облака стягивались в долину, отбрасывая тень на склоны. Прежде я никогда не видел такой красоты. Как будто весь горизонт превратился в ярко пылающий костер. Словно тот кинематографический прием, когда эпизод снимают рано утром или поздно вечером через голубой фильтр. В результате создается такой эффект, как будто съемки проходили ночью. Жаль, что поблизости не было съемочной группы. Легкий бриз превратился в сильный ветер, захлопали ставни. Запахло серой.

Вспышка, два сильных удара грома — свет замигал и погас.

— Трамонтана, — прошептала Ана и перекрестилась.

Коммунисты крестятся?

— Что такое тра...

— Северный ветер, — шепнула она. — Дьявол сердится. Он дует на нас.

Она бросилась запирать двери и окна.

Я не мог понять, что происходит.

— Будь осторожен, — сказала она. — Трамонтана сводит с ума. В некоторых языках этим словом обозначают сумасшествие. Дали сумасшедший? Если да, то из-за трамонтаны. Я хорошо помню, что Хосе рассказывал тебе в Агулане. Когда Дали был ребенком, он залезал на крышу, стоило задуть трамонтане. Люди видели, как он, с палочкой в руке, дирижирует ветром, словно оркестром.

Я услышал нарастающий гул вдалеке, потом грохот, как будто зарычали сами горы. Небо окрасилось в черный и кроваво-красный — цвета дьявола — и этот ужас продолжался несколько часов. С неба замертво падали птицы. Стало очень холодно. Мы разожгли огонь и устроились на кушетке. На восходе трамонтана подняла с земли весь садовый инвентарь и забросила его на крышу. Море яростно бушевало. Мощный холодный ветер достиг силы в восемь баллов. Он вздымал над гаванью трехметровые волны и покрывал пеной скалистые утесы в маленьких бухтах, обнажая подводные туннели, пещеры и галереи.

Я подумал, что начался дождь. Холодная мелкая морось.

— Нет, это не дождь, — покачала головой Ана. — Это водяная пыль.

Прелюдия к жестокому шторму.

Через два дня и три ночи — самые долгие дни и ночи в моей жизни — ветер стих. И снова морщинистый ландшафт холмов обрел свою сказочную красоту. Ана поздравила меня с тем, что я пережил свою первую трамонтану, также известную как сирокко и мистраль. Вот зачем она купила шампанское, подумал я. Отпраздновать. Но я ошибся. В бассейне теперь плавало еще больше дохлых крыс и живых лягушек, к ним прибавилась уйма веток и травы. Садовая беседка разлетелась в щепки. Та же участь постигла стальную башню антикоммунистической радиостанции "Свободная Европа" на соседней вершине. Мы проводили ночи без сна и потому должны были пополнять запасы еды в кладовой. Кадакес славится своими солеными анчоусами. Их у нас было вдоволь. Ана вынула из холодильника игристое вино "брют". Мы по нескольку часов сидели без электричества, и вино было теплым.

— Одевайся, Стэн, — сказала она однажды.

— Одеваться? Зачем? Чтобы выпить шампанского?

— Нет, мы не будем пить.

— А что мы будем делать?

— Нанесем визит соседу. Когда в Эмпорду приезжают новые люди, они представляются старожилам.

— Какой визит? Я сидел в тюрьме, Ана. Я скрываюсь.

— Ему на это наплевать.

— Кому?

— Нашему соседу.

На закате мы пробирались сквозь густые заросли чертополоха и крапивы по извилистой дорожке, усыпанной битым кремнем и мертвыми птицами. Минут двадцать спускались вниз, в крошечную рыбачью деревушку Порт-Льигат, к северу от Кадакеса, мимо зловещего кладбища, где разбитые надгробия наполовину скрылись под землей. Солнце быстро садилось. Становилось темно, а мы не взяли с собой фонарик. Перед нами открылась унылая береговая линия, волны тихонько набегали на песок. Рыбачьи лодки были разбросаны по всему пляжу. Дом, если можно его так назвать, был не похож на традиционный рыбацкий дом, представляющий собой бесконечную цепочку крошечных, выбеленных мелом и известкой лачуг, налепленных друг на друга подобно улью или лабиринту, где длина комнат не превышает трех метров. Перед нами возвышался самый необычный дом, который я когда-либо видел. В темноте я различил смутные контуры навозной кучи. Она была похожа на скульптуру. Разросшийся кипарис торчал из остова старой лодки. Дом был увенчан двумя гигантскими белыми валунами, по форме напоминавшими яйца, и окружен согнувшимися оливковыми деревьями. Ана позвонила. Лишь через десять минут старая сморщенная служанка в черном платье отворила узкую входную дверь и распростерла руки.

— Ана! — воскликнул она. — Это ты?

Они обнялись и расцеловались, как давние подруги.

— Стэн, — сказала Ана, округляя свои ореховые глаза. — Это сеньора Пакита.

Волосы у старухи были угольно-черные. Она вся походила на моток черной пряжи.

Мы стояли в коридоре, облицованном черно-белой плиткой. Он был не длинный и узкий, как настоящий коридор, а невысокий и просторный, с мятыми гобеленами на стенах, шкурой тигра (не настоящей) на полу, сухими цветами и сосудом для ароматической смеси в углу. Комната была обставлена со вкусом. На стенах не было картин — только пыльный арбалет и черно-белые фотографии Галы, в бытность ее еще маленькой девочкой, когда она жила в России. Здесь было еще больше сухих цветов и горшков — на старинном комоде, рядом с белым тряпичным медведем, побитым молью, и целым рядом серебристых тростей. Пять ступенек, покрытых цветным половиком, вели к запертой двери на второй этаж. Дверь в столовую была широко открыта. Я увидел домашнюю утварь, длинный темный стол из лиственницы и деревянную скамью. Пол в столовой был застелен прямоугольными коричневыми сизалевыми ковриками. На стене над столом висел плакат в рамочке. Он гласил: "Пласа-де-Торос. Фигерас". На нем красовался элегантный матадор, окруженный сиянием огней. Я мгновенно вспомнил попорченные сыростью фотографии в средневековом доме Аны в Агулане. Вот оно. Вот как это случилось.

— Сеньора Пакита — экономка Дали, — сказала Ана. — Ее мужа зовут Артуро Каминада. Он парикмахер. Единственный парикмахер в Кадакесе.

— Мой муж на все руки мастер, — шепнула сеньора Пакита.

— Да, мама мне рассказывала, — сказала Ана. — В деревне говорят, Дали использует вашего мужа в качестве коврика для ног.

В доме было холодно.

Сеньора Пакита сказала, что отопление не работает. Радиатор сломался, а на починку нет денег.

"Необыкновенная коррида в честь Сальвадора Дали" — таким был заголовок на гигантском плакате, чуть ниже матадора. Теперь я все понял. Каким же униженным казался человек за рулем — отец Аны, который вел старый драндулет по арене, с сигаретой в углу рта. Еще фотографии. Дали выходит из машины. Дали благословляет мертвых быков. Дали принимает аплодисменты, купаясь в лучах славы. Отец Аны был на каждом снимке и всегда за рулем. Не часто бывало так, чтобы я лишался дара речи. В тот день я это испытал.

Сальвадор Дали сидел в инвалидном кресле, как будто ожидая меня, в белом просторном халате, спускавшемся до полу. Казалось, он восседал на троне. Его ноги покоились на низенькой скамеечке. На нем были белые носки и сандалии, к халату приколоты старые медали и орденские ленты. Знаменитые усы поседели и горестно обвисли. Он полысел. Остатки волос на голове — сальные, грязные — тоже поседели и торчали во все стороны. Живот у него вздулся, как будто Дали был беременным. Левая рука, большая и вялая, лежала на опухшем животе, а правая тряслась от плеча до запястья. Нижняя губа отвисла, коровьи глаза навыкате стали тусклыми и белесыми, как покрытое изморозью стекло. Он смотрел прямо перед собой. Я был в шоке. Едва мог дышать. Меньше чем неделю назад я сидел в бельгийской тюрьме по обвинению в торговле поддельными картинами Дали и вымогательстве.

Теперь я стоял здесь, в его доме, в Испании, лицом к лицу с самим Сальвадором Дали — моим единственным соседом на много миль вокруг. У меня был дом на вершине горы, а он жил у ее подножия, и между нами не было ничего, кроме виноградников, оливковых рощ, вулканических скал и серого сланца.

Представляете себе? Дали был моим единственным соседом. Я поверить в это не мог.

— М... м... маэстро. — Я заикался. — Маэстро...

По дому, как туман, поплыл кислый запах немытого тела.

Ана положила ему на колени бутылку "брюта".

Дали не взял ее за руку. Не поцеловал. Ничего такого не сделал.

— Спасибо, Ана, — сказала сеньора Пакита. — Ты вспомнила. Как мило с твоей стороны. — Она улыбнулась. — Много лет назад розовая кава из Кастилю-Перелада была его любимым напитком. Но сеньор Дали больше не пьет. И не ест. Его здоровье стремительно ухудшается. Бедный старик. С тех пор как год назад умерла Гала, сеньор Дали потерял волю к жизни. Иногда он весь день спит, а иногда ползает по полу, как огромная улитка. — Она снова улыбнулась, что-то вспомнив. — Прошлым летом мы гуляли по пляжу. Исидро Беа и Маленький Дали толкали его кресло. Мимо прошли шесть рыбаков, на плечах они несли гроб. Дали утешил горюющую вдову и ее семейство, повернулся к нам и сказал: "Мне повезло. Я не умру сегодня, потому что уже умер другой".

Я никогда прежде не слышал более сюрреалистического афоризма.

Дали не подавал признаков жизни. Он казался копией самого себя в музее восковых фигур.

Как будто он уже умер.

Кто такой Исидро Беа, интересно?

И кто такой Маленький Дали?

— Его усы... — сказал я. — Что случилось с его знаменитыми усами?

Внезапно глаза маэстро ожили. Когда Сальвадор Дали начал говорить, я увидел, как он мучительно пытается сосредоточиться. Сеньора Пакита приблизила ухо к его рту, почти касаясь губ. Она похлопала его безвольную руку. До меня доносилось лишь какое-то сдавленное клокотание у него в горле, как будто выкипала вода. Сальвадор Дали очень устал, это было видно. Мы с Аной медленно пошли к выходу. Ана обернулась и послала ему воздушный поцелуй. На каменном лице Дали не отразилось даже проблеска эмоции. Из его рта закапала слюна. Губы задвигались. Дали медленно заговорил. Точнее, не заговорил, а что-то забулькал по-каталонски.

— Что он говорит? — спросила Ана у сеньоры Пакиты.

— Он говорит, что его зовут Сальвадор Дали и что это худший из недугов.

Дали снова забулькал.

Пакита вытаращила глаза.

— У сеньора Дали горячка, — сказала она.

— Ты это поняла? — спросил я у Аны.

— Да!

— Что он сказал потом?

— Что-то невнятное.

Вдруг самый знаменитый из ныне живущих художников начал выть, как раненое животное, и стонать. Старческие руки, похожие на клешни, хватали воздух. Ногти на руках были длинные, грязные и острые, как ножи. У сеньоры Пакиты в глазах стояли слезы. У Аны тоже. В углу я заметил деревянный кухонный стул, на котором лежали дрова. К ножке стула приклеилась морская звезда. Выпуклое зеркало отражало всю комнату.

— Мне жаль, но вам пора идти, — шепнула сеньора Пакита.

— Вы похожи на мою бабушку, Пакита, — сказала Ана.

В кромешной мгле мы молча карабкались по опасной

тропинке к себе на вершину. Ботинки у меня развалились. Я не был экипирован для лазания по горам. Привык ходить по улицам Нью-Йорка, Лондона и Парижа. Я все еще не мог прийти в себя. Если бы я жил на этой горе пятьдесят лет назад, моим единственным соседом был бы не Сальвадор Дали, а Безумная Лидия. В лунном свете Средиземное море отливало серебристым цветом макрели.

— У меня еще одна новость, — сказала Ана по пути наверх.

— Какая?

— Это личное?

— Да. — Ана взяла меня за руку. — Стэн...

Я обнял ее и поцеловал.

— Что, Ана?

— Кажется... я беременна.

— Что... что... что ты сказала?!

— Я беременна.

Вот это да!

Настоящий апперкот.

Я был безумно рад.

Прошло несколько дней. Трамонтана все еще не улеглась окончательно. Грохотал гром, сплошная черная завеса облаков висела между Пиренеями и бушующим морем. Бассейн все наполнялся дохлыми крысами, желтым песком и разбитыми ракушками. Я получил письмо, в котором сообщалось, что на родине меня заочно осудили за мошенничество и приговорили к двум годам тюрьмы. Интерпол требовал моей экстрадиции. Мозги у меня закипели, голова закружилась, как будто я выпил слишком много. Мне хотелось бежать. Колокола на разрушенной колокольне звонили полночь. Я застегнул на Ане платье. Она увидела в зеркале мой задумчивый взгляд. Я сказал, что хочу съездить в Переладу. Ана предупредила, что Перелада — это не город и даже не деревня, а всего лишь винный завод, то есть замок, окруженный роскошными виноградниками.

Снаружи крепость четырнадцатого века была розового цвета, как леденцы, которые продают в кондитерских по всей Испании. Если верить легенде, сады вокруг замка были спланированы французским архитектором, который работал в Версале — известнейшем парке мира. Версаль славится самыми грандиозными фонтанами, которые когда-либо создавали люди. Парк в Переладе был куда скромнее, чем версальский, хотя там имелись и скалы, и водопады, и обширная коллекция садовых скульптур. Всем известно, что каждому городу и каждой деревне присущ свой особенный запах. Розовое небо и миллионы сияющих звезд, ей-богу, пахли кавой — местным "шампанским" из крупного черного винограда, который растет там, где оконечность Пиренеев окунается в Средиземное море.

В эту ясную ночь повсюду безостановочно стрекотали газонокосилки.

"Видишь этот холм, сияющий на солнце? — писал Сальвадор Дали в своем дневнике 15 июня 1920 года. Ему было шестнадцать лет. — Видишь эти розовые домики? Это Перелада".

В таверне мы заказали выпивку.

Ана пригласила друзей: Эрнана Кортеса (нет, не того конкистадора, который некогда прославился, возглавив военную экспедицию в Мексике) и его жену, а также братьев Сервиа, которые собирались участвовать в ралли Париж — Дакар. Все разговаривали на повышенных тонах и курили. Бар наполнился поздними посетителями. У всех были скверные стрижки. Графы, маркграфы, виконты и неотесанные техасские богачи, у которых больше денег, чем мозгов. Аманда Лир была в этот день почетным гостем. Изящная и соблазнительная, в белой юбке и вечернем жакете с фалдами, королева европейского диско семидесятых годов и богиня ночных клубов сидела во главе деревянного средневекового стола, окруженная страстными поклонниками. Если честно, звезда Аманды Лир угасала. Две песни из ее первого альбома "Я фотограф" — "Завтра" и "Королева Чайнатауна" — стали суперхитами и возглавили списки шлягеров в сорока странах, включая Китай, Южную Африку, Индию и Таиланд (там они продержались на первом месте в течение шестнадцати недель). Я знал, что Аманда — настоящий феномен, чувствовалось, что она очень сильная женщина. Годы как будто миновали ее — так скатывается вода по утиному оперению. Когда она жила в Лондоне, в конце шестидесятых — начале семидесятых, в круг ее друзей входили Брайан Ино, Кейт Мун, Марианна Фэйтфул, Брайан Джонс, Кит Ричарде из "Роллинг Стоунз", Дэвид Боуи, Оззи Кларк (дизайнер) и Брайан Ферри. Одни болтали, что на самом деле Аманда — транссексуал. Операция по смене пола была сделана в Касабланке. Сальвадор Дали оплатил ее, друзья настояли. Другие считали ее музой и ученицей Дали, а также его любовницей в течение более чем десяти лет после операции.

— Это правда, что...

— Я слышал, что она...

Внезапно Аманда Лир исчезла.

Местная кава слабого малинового оттенка была благоуханной и крепкой.

Сделав несколько глотков, я увидел звезды, радугу и фейерверки и почувствовал себя счастливым.

— Ты в порядке, милый? — спросила Ана.

Я с трудом улыбнулся.

— Мы празднуем? — спросил Эрнан Кортес.

— Да, — ответил я.

Два года тюрьмы. Семьсот дней и ночей.

— Вы, кажется, грустите?

— Я в порядке.

Вонь горького испанского табака щекотала ноздри и легкие.

Повсюду были пародийные сюрреалистические изображения. Картины, рисунки, эстампы, скульптуры, украшения. Громадная картина без рамы, покрытая тканью, стояла на мольберте. Все эти произведения, разумеется, принадлежали Аманде Лир, даже слепой мог это заметить. Не копии — просто имитации Дали. Сюрреализм Дали вдохновил Аманду Лир. В таверну, подобно урагану, ворвался странный усач — шляпа на затылке, глаза выпучены.

Дали изображала Аманда Лир.

— Приветствую вас, ученики! — выкрикнула она хриплым, гортанным баритоном. — Это я, Сальвадор, что означает "избавитель". Да, Сальвадор и есть ваш Спаситель! Добро пожаловать на его тайную вечер-р-рю! Сальвадор! Сальвадор! Сальвадор! Я могу повторять это имя без устали. Ешьте хлеб, сие есть тело Дали, и пейте суп, сие есть кровь Дали!

Официанты поставили гигантскую миску рыбного супа в центре стола.

Аманда Лир бросила в суп губку, а потом выхватила ее оттуда своими длинными алыми ногтями и выжала на мою тарелку.

Мы с Аной были ошеломлены.

— Пейте его кроф-ф-фь! — прошипела Аманда Лир. Она уже не раскатывала "р".

По меньшей мере десять официантов внесли накрытые серебряными крышками блюда и одновременно открыли их. На тарелках стояли баночки сардин, и каждая из крошечных рыбок была выкрашена красным. Обед состоял из восьми перемен. Каждое блюдо обладало своим цветом. Ветчина была ядовито-зеленая. Хлеб — розовый, десерт (заварной крем по-каталонски) — голубой. Когда Аманда Лир, изображавшая Дали, принялась рассказывать скабрезный анекдот, наши бокалы наполнили шампанским, которое оказалось фиолетовым, а не розовым.

У Аны заблестели глаза.

— Интересно, какого цвета будет счет, — сказала она.

— Дали знает, что он ест, — произнесла Аманда, — и, следовательно, Дали не знает, что он делает.

Она вскочила со стула и сдернула покрывало с картины. Это был один из ее собственных холстов.

— Великолепно! — выкрикнула она. — Картина отражает все значения, которые только можно вложить в слово "живопись". Забудьте о словарях. Словари нужно полностью переработать, и я как раз этим занимаюсь, потому что нет ни одного определения, на которое можно было бы положиться. Или есть? Я разбавляю краски потом тысячи пчел и ядом тысячи жал. Хорошенько рассмотрите эту картину и спите спокойно. Она пошевелила усами, совсем как Дали, и исчезла за занавесом.

— Она преувеличивает, — прошептала Ана.

— Аманда — гермафродит, — произнес какой-то американец. — Пятьдесят на пятьдесят. Наполовину мужчина, наполовину женщина.

— Дали это нравится.

Аманду Лир попросили выступить в казино, примыкающем к замку. Через полчаса она появилась на сцене — длинноногая, в перьях, с хлыстом. Низким мужским голосом она пела свои старые шлягеры.

Ей нравятся кровь и мед,
У нее огонек в глазах,
У нее огонек в глазах,
Ода,
Ей нравятся кровь и мед...

"Кровь и мед" из альбома "Королева Чайнатауна".

— Потрясающая... она просто потрясающая, — сказала Ана.

Господи, верни эти времена, подумал я.

Американский турист курил огромную сигару.

— Знаете, что Бог сказал Адаму, когда тот съел яблоко? — спросил он с техасским акцентом.

— Нет.

— Бог сказал: "Я же предупреждал тебя — не доверяй этой суке".

Все громко захохотали.

— Простите, — обольстительно улыбнулась его жена.

— Чьи это картины и скульптуры — вон те, у стены? — спросил техасец.

— Вы действительно хотите знать?

— Моя жена привыкла тратить деньги на обновки. Когда она перестала влезать в свои платья, то обратилась к искусству.

Я пожал плечами.

— Они принадлежат Сальвадору Дали. Это эксклюзивная выставка, собранная из частных европейских коллекций. — Мне приходилось быть осторожным. Могли я по-прежнему поминать всуе имя Пола Гетти, как это частенько бывало раньше? — Несколько дней назад здесь была Кристина Онассис. Вот и все, что я могу вам сказать, — закончил я с печальной улыбкой.

— Бросьте, коллега. Я умею хранить секреты.

— Ну, она... она...

— Она все купила? Да?

— Боюсь, что так.

— За наличные?

— Нет, но она сделала нам деловое предложение.

Ковбой быстро пьянел.

— Мы проделали такой путь не для того, чтобы вернуться домой с ящиком купленного на таможне виски! — вспыхнул он. — Кристина Онассис сделала вам деловое предложение? Отлично, я тоже делаю вам предложение. Проще некуда.

— Даже не знаю... Это крайне неэтично. И потом, я даже не думал, что в Техасе так популярно искусство.

— Новые деньги любят старое искусство, — заметила его жена.

Я бы мог продать ей замок, если бы захотел.

Больше всего меня порадовало то, что я не забыл старые трюки.

— Стэн, а что вы думаете о картинах Аманды? — спросил Сервиа. Глаза у него были сонные.

— Мне они нравятся больше, чем зеленая ветчина и красные сардинки.

— Этот парень чокнутый, — вступил в разговор Эрнан Кортес.

— Какой парень? — уточнил техасец.

— Дали.

— А Аманда Лир — всего лишь имитатор, — подытожил Сервиа.

Я улыбнулся и обнял Ану за плечи. Какая она сексуальная, подумал я.

— Пора домой, — спустя какое-то время произнес Эрнан Кортес. — Если хотите, Стэн, вы с Аной можете переночевать у нас, в комнате для гостей. Утренний кофе прилагается.

— Я даже не знаю, где вы живете.

— В Фигерасе, — ответила его жена. — Напротив музея Дали.

Как я ни старался, избавиться от художника было невозможно.

— Спасибо. Может быть, в другой раз.

— Спасибо за вечер, — добавила Ана.

Мы пошли к выходу.

Дул сильный ветер. В воздухе кружились хлопья снега. Откуда они взялись? Было темно и холодно, но благодаря луне и звездам казалось, что все еще светит солнце. Я легко мог вообразить себе Дали, который стоит на крыше дома и дирижирует музыкой ветра.

— Аманда Лир действительно была любовницей Дали? — спросила Ана.

— Сомневаюсь. Я помню одну из его картин, 1931 года. Христос на кресте, с членом, похожим на кусок розового кварца. Сперма Спасителя орошает грудь обнаженной девы. На картине 1933 года (она называлась "Предпочтительное обращение с детьми") маленькая девочка лижет половые органы дряхлого старика, который вводит пальцы ей в зад. Возможно, самая знаменитая картина Дали — это "Великий мастурбатор". В его голове, должно быть, что-то щелкнуло. И в ее голове тоже, конечно. Человек, у которого нормальные сексуальные отношения с мужчиной или женщиной — с любой женщиной — не будет рисовать такие картины.

— Ты прав, — сказала Ана. — Но Аманда Лир — не просто "мужчина" или "женщина".

Он не помнил точную дату, хотя это, наверное, было в начале 1930-х годов. Неделю за неделей трамонтана сотрясала крошечную рыбацкую хижину с окном на север, которая служила и студией, и спальней, пока наконец в заливе, обрамлявшем волшебный, загадочный пейзаж Эмпорды, не стих вой ветра. В лунном свете играл камерный оркестр, а на волнах Средиземного моря качались три белых лебедя, с мерцающими свечами на спинах. Гала сидела рядом с Дали, на единственном свободном стуле. В их жилище царил хаос. Дали налепил на стены хлебные крошки и прикрепил к потолку бечевки, унизанные старыми пуговицами от пиджаков. Она читала ему немецкие книги и журналы, которые он очень любил, хотя даже не понимал на этом языке ни единого слова. Поэтические звуки сливались с непринужденным течением речи. Негромкий голос Галы, почти шепот, успокаивал его, доводя по полного расслабления. Дали часто говорил, что звук ее голоса похож на звон четырех колоколов в унисон.

Он посмотрел на часы. Почти полночь.

Дали сидел за мольбертом, погруженный в свои тайные фантазии. Он работал над маленькой, двадцать четыре на тридцать три, картиной, на которой был изображен переливающийся красками безлюдный ландшафт Эмпорды, и одновременно слушал старую, попорченную граммофонную запись вагнеровского "Тристана". Он никогда не разговаривал за работой. Когда Дали приходил в возбуждение, он свистел.

— Выключить музыку? — спросила Гала.

— Нет! Нет! Дали нравится, когда Вагнер-р-р шквор-чит, как жар-р-рящиеся сардинки.

Он почти всегда говорил о себе в третьем лице, как будто речь шла о ком-то другом.

На ужин у них был вкусный, очень острый сыр камамбер.

Остатки трапезы никто не убирал. Недоеденный хлеб — муравьи растаскивали крошки, немного мягкого, оплывшего сыра, нарезанные помидоры, стакан оливкового масла, несколько грязных тарелок и ножей.

В пять утра она начала зевать.

Дали сказал Гале:

— Иди спать, милая. Ты валишься с ног. Дали поработает еще час-другой, закончит картину. Что ему нужно — так это какой-нибудь потрясающий образ, чтобы картина стала сюрреалистической.

Гала ушла.

Пейзаж на холсте был безлюдным. Камни при золотом свете напоминали вершины гор, а ствол сухого дерева — костыль. Дали добавил сонное лицо великого мастурбатора. Это было клише, которое он использовал и раньше, но оно все-таки не сделало картину по-настоящему сюрреалистической, как он хотел.

Он сидел перед мольбертом и медитировал.

Дали был очень суеверен. В кармане он носил кусочек дерева от Пресвятого креста, завернутый в старый носок, и время от времени притрагивался к нему — на счастье.

Вдруг, в порыве вдохновения, он решил объединить стенные часы и камамбер в единый образ: получатся тающие часы (только лучше не стенные, а наручные), которые стекают каплями, как мягкий, перезрелый сыр, оставленный на столе.

В конце концов, разве время не аморфно?

Через два часа картина была закончена.

Было семь утра.

Когда Гала проснулась, Дали подвел ее к мольберту.

— Не открывай глаза, — попросил он и досчитал до трех. — Теперь можно. Посмотри, что сделал Дали. Разве это не потрясающая картина?

Гала потеряла дар речи.

— Тот, кто хоть раз увидит эту картину, не сможет забыть ее до конца дней своих, — сказала она.

— Ты мое великолепное животное! — воскликнул Дали.

Он был слегка помешан на сюрреалистических названиях и назвал свою миниатюру "Постоянство памяти". Картину купил нью-йоркский Музей современного искусства за триста пятьдесят долларов. Позже она станет одним из символов изобразительного искусства XX века.

Дали устал. Прежде чем пойти спать, он задул свечи и смочил духами брови.

— Пар-р-рфюм воздействует на мои сны. Потому что! Сюрреализм! Это! Я! — проревел он и наконец закрыл глаза после столь плодотворной ночи.

Каталонец вел тихую жизнь молодого художника на пороге всемирного успеха. Он был женственен, застенчив, подозрителен, страстно интересовался интерпретацией снов по Фрейду и был одержим детскими воспоминаниями о тачках, горящих жирафах, кипящей сперме и мерцающих свечах. Он боялся жизни и написал автопортрет — пятилетний мальчик смотрит на разложившийся труп зрелости. Картины Дали продавались плохо, деньги всегда были проблемой. Чтобы разбогатеть, он должен был рисовать коммерческое барахло и в итоге осесть в Америке. Типичные работы раннего Дали представляли собой потрясающие пейзажи со скалами, плывущими облаками, удивительными тенями серого и сиреневого. Их населяли часы, которые висели на сухих деревьях и истекали каплями, как сыр камамбер. Это были застывшие ночные кошмары. Дали переполняли идеи. Все деньги, которые ему удавалось заработать, он немедленно тратил на приведение в порядок рыбачьей хижины Лидии.

В июле 1933 года Сальвадор Дали написал письмо своему парижскому другу и наставнику Андре Бретону, который стоял у истоков движения сюрреализма. В письме Дали доказывал, что политика должна стать сферой деятельности сюрреалистов, так же как живопись и поэзия. При этом он имел в виду свое отношение к Адольфу Гитлеру. Дали был убежден, что феномен нацизма заслуживает серьезного и пристального изучения с сюрреалистической точки зрения. Через год он прочел лекцию о сюрреализме в барселонском "Атенеуме". Местная газета "Паблиситат" сообщила, что Дали фактически объявил себя нацистом. Он рисовал каракули карандашом и пером, чертил символы и сексуальные референции, такие как стилизованное "око" масонов и свастика. Эти рисунки получили название "Изучение идеологической загадки". В те дни Сальвадор Дали был твердо уверен, что люди изголодались по духовной пище, которую может дать лишь сюрреализм или национал-социализм. Когда Андре Бретону сообщили, что Сальвадор Дали попал под чары Гитлера, тот прозвал своего испанского друга "фюрер сюрреализма".

Дали нарисовал огромную картину маслом на дереве, изобразив на ней тающий телефон и белую суповую миску на фоне Средиземного моря и скалистого побережья мыса Крез. Вместо супа в миске были пять бобов, маленькая летучая мышь и черно-белая фотография Адольфа Гитлера. Работа называлась "Загадка Гитлера". Она была представлена в числе двадцати картин и пяти рисунков в галерее Джулиана Леви в Нью-Йорке. Журнал "Лайф" сообщал, что ни одна выставка не была так популярна с тех самых пор, как в 1934 году в Нью-Йорк привозили "Мать" Уистлера.

В начале Второй мировой войны Гала и Сальвадор Дали исхитрились добраться до Лиссабона через Мадрид. Они взяли билеты на пассажирский лайнер, отходивший в Нью-Йорк. Летом 1941 года пара прибыла в роскошный отель "Дель Мон-Лодж" на Пеббл-Бич, штат Калифорния, неподалеку от Голливуда. Смутное сходство побережья Тихого океана с испанской Коста-Брава навело Дали на мысль, что Пеббл-Бич станет его американским Кадакесом. Окрестности носили испанские имена: Санта-Роса, Санта-Мария, Буэна-Виста, Санта-Рита, Санта-Крус, Сан-Диего. В близлежащем Кармеле Дали снял студию с великолепным садом и устроил сюрреалистическую ночь в лесу, населенном экзотическими животными из местного зоопарка. Из тарелок выпрыгивали облитые соусом живые лягушки. Знаменитые кинозвезды — Кларк Гейбл, Боб Хоуп, Бинг Кросби и Джинджер Роджерс — пожаловали к нему из Голливуда. Приехал даже Алфред Хичкок, почтили его своим вниманием и несколько нью-йоркских миллионеров. В этот раз основной целью Дали была международная известность. Он излучал энергию в двадцать тысяч вольт и впервые щеголял своими закрученными усами — смуглый, элегантный, остроумный и красивый.

Калифорния перестала быть раем земным. Американцы ощущали драматические последствия войны в Европе. Ходили слухи, что над Калифорнией летают японские бомбардировщики. Людям советовали оставаться дома и держать окна и двери закрытыми. По местному радио больше не передавали прогнозов погоды. Кто знает — вдруг враги слушают? В небе Калифорнии появлялись неопознанные летающие объекты. Ночное небо прочесывали огни прожекторов.

Утром 7 декабря 1941 года (в Японии было уже 8 декабря) японцы атаковали Перл-Харбор. Соединенные Штаты объявили войну Японии, а на следующий день Германия объявила войну Соединенным Штатам. Американские дикторы с величайшей тревогой сообщали о том, что немецкие подводные лодки топят американские военные суда и танкеры вдоль всего восточного побережья Америки, в заливе Мехико, Карибском море и даже вблизи Бразилии.

Словно темные тени под водой, погрузившись на длину перископа, невидимые немецкие субмарины бороздили синие морские глубины, продвигаясь далеко на юг, мимо ярко освещенных пляжей и великолепных парков Флориды. Когда сгустился мрак, лодки вышли в судоходные каналы, освещенные бакенами, и всплыли под ночным небом, усеянным звездами. Команде разрешили подняться на мостик, чтобы полюбоваться окрестностями и подышать волшебным воздухом Флориды. Зимний праздничный сезон начался, и богатые ньюйоркцы нахлынули в Сан-Белт. С палуб субмарин были видны неоновые огни отелей, баров и ресторанов — яркие, как лампочки в автомате для игры в пинбол. Машины с включенными фарами неслись одна за другой по дорогам вдоль побережья, были отчетливы различимы силуэты проходящих мимо судов. После затемненной Европы Флорида казалась иным миром-Новым Светом в буквальном смысле слова. Две подлодки, "U-202" и "U-584", должны были высадить в Америке разведчиков. Это был дерзкий рейд под кодовым названием "Операция "Пасториус"", в честь Франца Пасториуса — первого немецкого эмигранта, уехавшего в Америку в 1683 году. Обе субмарины вышли с французской базы Лориен с этим спецзаданием и пересекли Атлантику, погружаясь днем и всплывая ночью. Две группы тайных агентов нацизма оказались на американском побережье — по четыре человека во Флориде и на Лонг-Айленде. Им была поставлена задача — разрушить криолитовый завод в Филадельфии. Криолит — это минерал, используемый в самолетостроении при обработке алюминия. Без криолита не будет военных самолетов — ни бомбардировщиков, ни "летающих крепостей". Эти две группы располагали четырьмя партиями взрывчатки и суммой в сто пятьдесят четыре тысячи долларов, предназначенной на взятки и расходы во время пребывания в Соединенных Штатах.

"U-202" подошла к побережью Новой Англии, вблизи Амангасетта, в густом тумане. Четыре агента — Генрих Генке, Ричард Квирин, Эрнест Бург и командир группы Георг Даш — погрузили взрывчатку в надувную лодку. Когда рассвело, они услышали, как кричат петухи и гудят сирены автомобилей. На пляже четверо нацистских диверсантов сменили солдатскую форму на штатскую одежду. Они разделились и поездом отправились в Нью-Йорк.

"U-584" подошла к берегам Флориды, на борту — командир группы Эдвард Керлинг, Герберт Гаупт, Вернер Тиль и Герман Нойбауэр. Переодевшись в штатское, они разделились — у каждого был свой район Среднего Запада. Им предстояло встретиться в Цинциннати. Никто из них, за исключением одного, не знал, что в группе есть "крыса" — предатель, который не прочь прикарманить выделенные на операцию деньги. При первой же возможности бывший официант Георг Даш, жадный и беспринципный, сбежал, связался с Вашингтоном и рассказал ФБР про "Операцию "Пасториус"". Через двадцать четыре часа агенты ФБР взяли трех оставшихся диверсантов из группы Даша — Генке, Квирина и Бурга — и напали на след второй группы, высадившейся во Флориде.

На континенте — в Европе — война шла полным ходом.

Несколько недель после моей первой трамонтаны я чувствовал себя одиноким и потерянным среди белых скал, под необъятным небом, покрытым перистыми облаками. Я не знал, куда идти и что делать. Я скучал по Парижу, Лондону и Нью-Йорку. Скучал по "Киприани", "Георгу V", и "Сен-Морису". Меня всегда интересовала история войн, и я встречался со знаменитыми писателями, работавшими по этой теме, такими как Джек Хиггинс, Гарольд Роббинс, Кэтрин Куксон, Консалик, Тур Хейердал, а также многими другими. Я завязал знакомство со сторонниками Гитлера, пережившими войну, — Карлом Дёницем, сэром Освальдом Мосли, Лени Рифеншталь, семьей Адольфа Эйхмана, Отто Гуншем, который сыграл роль гробовщика, кремировав и похоронив тело Гитлера. Я скучал по жизни, полной приключений, тосковал по красивым людям в элегантной обуви и шуму аукционов "Сотбис" и "Кристис". Мне не хватало ежедневных и воскресных газет, запаха кофеен и чайных. И наконец, мне недоставало адреналина, который вбрасывался в мою кровь каждый раз, когда я обманывал и дурачил клиентов; а еще трепета (или назовите это лихорадкой), с которым я пересчитывал их деньги, нажитые нелегким трудом, и отправлял в собственный карман. Все дело было в том, что я не мог жить без опасностей и авантюр. Ласточки описывали над моей головой круги. Птицы были свободны, а я чувствовал себя в неволе. Горы стали моей тюрьмой, и я отмечал черточками дни и недели на стене "камеры". В отчаянной попытке убить время и победить скуку я начал писать какие-то глупые истории на тяжелом старом полуавтоматическом "ундервуде". Ничего из этого не вышло. Моя жизнь, очевидно, не годилась в качестве сюжета для романа. Я был на грани истерики. Чтобы хоть чем-нибудь заняться, я пылесосил спальню, мыл и чистил туалет, полы на кухне и отдраивал плитку в ванной с помощью зубной щетки.

Ана сидела на кровати и красила ногти на ногах.

— Помогите! Остановите этот мир! — крикнул я. — Хочу сойти!

Ничего не произошло.

Алые угольки в камине остывали.

Я миновал оливковую рощу с ее корявыми деревьями и подошел к кромке воды.

Море лизало скалы аквамариновым языком.

Я обогнул Кадакес, зашел в туристический магазинчик, где продавались постеры и открытки, и убил время, лениво копаясь на полках. Аль Пачино, Марлон Брандо в "Апокалипсисе сегодня". Разумеется, Мэрилин Монро в платье, которое задирается от ветра, поднятого проносящимся под Лексингтон-авеню поездом подземки. Бен Кингсли, сотни изображений Дэвида Гамильтона и Сальвадора Дали — всех размеров и форматов. Я неторопливо просматривал постеры.

— Вы интересуетесь Дали? — спросил фальцетом единственный в этом магазине продавец. Он был маленький и плотный, с круглым лицом и приятной улыбкой.

— Возможно.

На нем была футболка с репродукцией Дали. Спереди красовалось знаменитое "Открытие Америки Христофором Колумбом". Мореплаватель ступал на берег, вытягивая из воды лодку, а рядом с ним стоял красивый мальчик и держал крест. На дальнем плане тот же самый мальчик был изображен со спины, но уже обнаженный, с выставленной напоказ задницей. Всего год назад я в восхищении стоял перед огромным холстом "Открытия" в частном музее Дали во Флориде.

— Откуда у вас эта футболка? — спросил я.

Продавец улыбнулся.

— Мне не следовало бы ее носить, — сказал он. — Честное слово, не следовало бы.

— Почему?

— Дали не такой уж хороший человек. Жестокий. Самовлюбленный. Он фашист.

— Откуда вы знаете?

Продавец засмеялся. Его живот заколыхался, как желе.

— Я был его секс-игрушкой, — объяснил он и указал пальцем на изображение обнаженного мальчика. — Видите? Это я. Тогда мне было двенадцать.

— Вы? Секс-игрушка Дали? А что по этому поводу говорила Гала?

Он засмеялся. Это был озорной смех.

— Она ассистировала Дали, — ответил он. — Помогала ему оттачивать технику мастурбации.

— Когда это было?

— Я прожил в доме Дали... сколько? Десять лет, — сказал продавец. — Мою мать зовут сеньора Роса. Может быть, вы о ней слышали. Она была экономкой Дали до того, как появилась сеньора Пакита.

— Я знаком с сеньорой Пакитой. И с американским поверенным Дали, — сказал я. — Вы его знаете?

Продавец взмахнул руками и пошел за прилавок.

— Нью-йоркский адвокат? — уточнил он и захохотал. — Майкл Уорд Стаут? Гала обращалась с ним так же, как с моей матерью и прочими слугами. Она заставляла его мыть полы, стоя на коленях, в начищенных ботинках и дорогом костюме.

— Как вас зовут?

— Франчес, если по-каталонски, — ответил он. — По-испански Франсиско. Франсиско Романс. А вы кто?

— Стэн, — ответил я. — Меня зовут Стэн. — Эстебан. Или Стэнли, если угодно.

— Вы испанец?

— Если быть точным, то бельгиец.

— А выглядите как испанец. Вы турист, Стэн?

— А похож? Зимой их здесь вообще нет. Или есть?

— Нет. Они еще не приехали.

— Вот видите. Значит, я не турист.

— А что вы тогда тут делаете?

— Я в бегах, как доктор Ричард Кимбл из того фильма, который шел в шестидесятых. Скрываюсь.

Он прокашлялся.

— Скрываетесь от правосудия?

— Да.

— Как это вышло?

Я слегка покривил душой:

— "Сотбис" и "Кристис" не хотели продавать картины Дали.

— Ничего удивительного. Честно говоря, каждая работа Дали — фальшивка. Дали подделывает собственные картины. Он всегда мечтал только об одном — купаться в деньгах.

— Я уже это слышал.

— Вы живете поблизости? — спросил Франчес.

— Не видя его воочию, я жил в тесном союзе с призраком Сальвадора Дали десять лет, днем и ночью. Продавал его картины. Он был моим другом. Моим соратником. Теперь я живу на расстоянии броска камня от его дома, и друг превратился во врага. Вы знаете испанскую гасиенду на вершине Черной горы?

— Слышал о ней. Там, кажется, жил арабский принц.

Я хихикнул.

— Надо же! Сейчас там живу я. Купил этот дом.

— Я гей! — ляпнул Франчес Романс.

— Удачи! — улыбнулся я.

— Время сиесты. — Франчес закрыл магазин. — Не составите мне компанию?

— Куда пойдем?

— Пообедаем в баре "Бойа".

Мы спустились к пляжу.

— Вы жили в доме Дали, — сказал я. — Делили с ним постель. Я пытаюсь понять, кто он такой. Настоящий Дали. Помогите мне.

— Это было не так уж здорово — жить в одном доме с Дали, — начал Франчес. — День за днем все, что только могло пойти не так, непременно шло не так. Гала привозила полные чемоданы наркотиков для Дали — не те и не вовремя. Она травила его! В начале 1970-х они пережили первый финансовый кризис. Стояли жуткие холода — кажется, был январь или февраль. У них не было денег даже на топливо. Мы замерзали в доме, а Гала и Дали уезжали в Париж и Нью-Йорк, где вели жизнь миллионеров. Здесь, В Кадакесе, слугам не платили месяцами. Гала заявляла, что у нее совершенно нет денег, хот" ее старомодные сумочки "Шанель" всегда были напичканы пачками иностранной валюты. Однажды утром, году этак в 1975-м, моя мать нашла под кроватью Галы чемодан. В нем лежали сто тысяч долларов, однодолларовыми купюрами 1936 года выпуска. Ящики стола были забиты нераспечатанными конвертами с неоплаченными банковскими счетами.

— Я слышал похожую историю.

— Кто вам ее рассказал?

— Капитан Мур.

— Он лжец. Что он еще вам сказал?

— Что Дали всегда требовал за свою работу наличные.

— Это неправда. А как насчет банковских счетов?

— Он сказал, что когда картины Сальвадора Дали вырастали в размерах, они вырастали и в цене. Чтобы купить его картину, нужны были чемоданы денег. Однажды менеджер отеля "Морис" в Париже пожаловался, что в течение двадцати с лишним лет имущество Дали — картонные коробки, груды чемоданов, кожаные сумки "Шанель" и "Живанши", неимоверное количество обувных коробок — целиком занимает камеру хранения. Художника попросили забрать вещи. Капитан Мур спустился в подвал. Когда он открыл склад, тот действительно был забит от пола до потолка обувными коробками, чемоданами и сумками. Коробки и сумки были наполнены деньгами — потрепанными банкнотами всех стран мира. В течение почти четверти века здесь хранились миллионы и миллионы. По меньшей мере половина этой валюты уже изъята из обращения.

— Это вам рассказал капитан Мур?

— Да.

— Я уже слышал подобную историю, — сказал Франчес. — Это случилось примерно в то время, когда появился Маленький Дали.

— Кто такой Маленький Дали?

— А вы его не знаете? Чудесно! Маленький Дали появился неожиданно для всех и сразу же принялся заправлять в студии. Потом возник Исидро Беа. Вы знаете Исидро Беа?

— Я слышал это имя. Кто он такой?

— Ассистент Дали.

— У Дали был ассистент?

Франчес разразился смехом:

— Исидро Беа, неизвестный никому на свете, и был настоящим Дали в течение почти тридцати лет.

Я стоял на пороге открытия?

Можно ли ему верить?

Если это правда, то не существует более ни "абсолютно подлинного", ни "якобы подлинного" Дали. Если это правда — значит, мир наводнен поддельными картинами.

Бар "Бойа" оказался деревянной хибарой на пляже — идеальное место для отдыха. На песке стояли столики, стулья и корзины, набитые рыбачьими сетями.

Полдесятка местных — только мужчины — облокачивались на стойку, их каталонская болтовня мешалась со звоном кружек и ложек и отдаленным бульканьем кофеварки. Некоторые читали газеты. Мужчины пили черный кофе, кофе со сливками и кортадо — очень крепкий кофе, с капелькой горячего молока. Возможно, были варианты — молока больше или наоборот.

Франчес Романс предложил мне крепкий черный кофе со сладким испанским бренди.

— Кортадо, пожалуйста, и пончик.

Хлеб сюда доставлял маленький белый фургон.

Тошнотворный запах от разноцветных рыбачьих моторок, стоящих в гавани вдоль скал, мешался с соленым морским воздухом и сладким ароматом пирожков с кремом и рома.

— Кто такой доктор Ричард Кимбл? — спросил Франчес.

Сердце у меня екнуло — здесь, под желтым зонтиком, сидела она, мой ангел-хранитель. Ультра Вайолет. Она потягивала крепкий кофе, крылья бабочки подрагивали за спиной.

Пьют ли ангелы кофе? Да. Я видел это своими собственными глазами.

Поверхность воды была ровной, как зеркало. Ни дуновения ветерка. Солнце встало во всей своей красе, и скалы в отдалении дрожали, как причудливой формы вибраторы, на фоне дикого и сурового пейзажа — белые домики и глубокие голубые ущелья.

— Привет, Ультра, — сказал я.

Она взглянула на меня. На Вайолет были солнечные очки в белой оправе. И... заказала мне испанский омлет с луком и картофелем.

— Нет, Ультра, я не официант. Я Стэн. Торгую произведениями искусства. Точнее, раньше торговал. Помнишь? Мы встречались в Ницце.

— Ах да! Как дела?

— Стэн — доктор, — встрял Франчес. — Он скрывается от полиции.

— Вы знакомы? — удивился я.

Ультра и Франчес дружно расхохотались.

— Стэн интересуется Дали, — объяснил Романс.

— А кто им не интересуется?

— Гала всегда увлекалась мальчиками, — продолжал Франчес. — Чем моложе, тем лучше.

Ультра Вайолет засмеялась.

— Таков Дали, — сказала она. — Сущая заноза в заднице, но с ним было очень весело.

— Вы так думаете? — Франчес потер затылок. — Мне было десять или двенадцать лет, когда он каждое утро гонял меня в пекарню — час туда и час обратно, пешком по горной тропе, — лишь потому, что, по его мнению, багет был недостаточно длинен. Вы знаете, Ультра, что Дали частенько носил пуленепробиваемый жилет? Он говорил: "Ганди застрелили. Кеннеди тоже. И Мартина Лютера Кинга. Дали будет следующим". Он и в самом деле боялся, что станет жертвой террориста. Дали болен, если хотите знать.

— Да. Вы правы, Франчес. Болен. — Ультра Вайолет прижала пальцы к вискам.

Я все еще не знал, кто такие Маленький Дали и Исидро Беа.

В начале семидесятых Кадакес сочли идеальным местом для съемок "Опасного света на краю земли" с Кирком Дугласом и Юлом Бриннером в главных ролях. Получился яркий приключенческий фильм, с пытками и групповым изнасилованием, по мотивам малоизвестного романа Жюля Верна. На утесе, у входа в гавань, построили бутафорский маяк. В фильме Кадакес представлял собой унылый, потрепанный бурей городок на юге Аргентины. Продюсеры чисто интуитивно выбрали нужное место — трамонтана снесла маяк, а молния спалила трехмачтовое судно. Из-за плохой погоды съемки постоянно отменялись. Кирк Дуглас — в жизни на фут ниже, чем на экране, — бродил по деревне важно, как Спартак. Гала без всяких на то причин плюнула ему в лицо. Ультра Вайолет завела роман с Юлом Бриннером, а Дали неистово мастурбировал в присутствии своей любимой "игрушки".

— Он сам удовлетворял себя, к моим гениталиям даже не прикасался, — сказал Франчес. — Только ерошил мне волосы.

Это что, шутка, понятная только узкому кругу?

Франчес был лыс, как колено.

— По всему миру в музеях висят потрясающие шедевры, — продолжал он. — Но так или иначе, интересно — уравновешивает ли удовольствие, получаемое от их просмотра, ту эмоциональную боль, которую художник причиняет своим близким?

— Это загадка, Франчес, — ответил я.

— Что ж... — Он вздохнул. — Гала совсем не говорила по-испански, а ее каталонского едва хватало, чтобы объясняться с прислугой. Она устроила моей матери собачью жизнь, я уже говорил. Дали считал слуг помехой, а Гала — тем паче. Скелет в тряпье, так ее называла мама, хотя Гала была забавной. Однажды она нарядила уличную кошку в старые подштанники Сальвадора. Дали любил яичницу. Каждый день на ленч. Когда Гала начинала его раздражать, Дали злился и запускал яичницей в потолок. Иногда она там висела неделями, прежде чем отлеплялась. Помните бесчисленные яичницы на картинах Дали, висящие в воздухе или на проволоке? Его ссоры с Галой — вот откуда он черпал идеи. Художнику не нужно было что-то выдумывать. Он просто рисовал то, что видел перед собой каждый день. Его картины — это своего рода фотографии на холсте. Когда яиц не было, Дали ел русские блины с икрой или морских ежей, а иногда — омаров.

— Вы хотели рассказать мне что-то другое, Франчес, — сказал я.

Он поколебался.

— Д-да.

— Расскажите. Выкладывайте все.

Снова вздох.

— Я пристрастен, — сказал он. — Это так. Может быть, я обвиняю Дали в том, что не является на самом деле его виной. Никто и никогда не узнает правды.

— В чем же он виноват, Франчес?

— Например в том, что я стал геем. У Галы была отдельная спальня. Она знала, но не хотела видеть... не хотела знать, что делает Дали. Я должен был показывать ему свой пенис. Дали был старик, ему исполнилось пятьдесят пять. А мне — десять или двенадцать. Нет, Дали не был настоящим педофилом. Просто он мог мастурбировать только в присутствии мальчиков. — Франчес вздохнул. — Таков был Дали. Когда он видел мальчика с ангелоподобным лицом и нежным телом, то спускал брюки и мастурбировал как заведенный. Иногда он делал это напротив зеркала. Я не мог удержаться от смеха, потому что сперма буквально капала у него из ушей и стекала с кончиков его знаменитых усов.

— Ваша мать знала?

На глазах у Франчеса выступили слезы. Он опустил голову и сказал:

— Да. Мама знала.

Он произнес это почти шепотом.

— Дело в том, что в Кадакесе был только один работодатель — Сальвадор Дали. Ему принадлежало все, даже местный гараж и единственный отель. Жители Кадакеса полностью зависели от его прихотей. Без его денег у нас не было бы еды. Маме пришлось бы просить милостыню.

Он возвел глаза к небу.

— На что вы смотрите? — спросил я.

Франчес покачал головой:

— Вам следует подстричься.

— Я сам это делаю. Стригу себе волосы.

— Всегда?

— Всегда.

— Заметно.

— Знаете, Стэн... Франчес ведь учился на парикмахера, — сказала Ультра Вайолет.

— Когда мне исполнилось четырнадцать, Дали потерял ко мне интерес. Я уехал из Кадакеса и поступил на работу в салон красоты в Барселоне, — сказал Франчес.

— В какой салон?

— К Лонгерасу.

— Почему?

— Очень просто. Лонгерас был парикмахером Дали. И его цирюльником. Дали платил за мое обучение.

— Он до сих пор бреет Дали?

— Конечно. А кто еще будет это делать?

— Где здесь ближайший салон Лонгераса?

— Полагаю, в Барселоне.

— Поехали.

Мы приехали в Барселону. Шоу, бары, дискотеки, концерты, уличные кафе и народные гулянья. Лабиринт узких улиц и роскошный пляж, который тянется более чем на четыре километра. Каса-Батло и парк Гуэль. Странный новоготический собор Святого Семейства работы Гауди все еще строился, и, наверное, его никогда не закончат. Пикассо, Миро и Эротический музей. В Барселоне найдется чем заняться и на что посмотреть. Мы ничего не делали и ни на что не смотрели. Я вошел в салон Лонгераса на Пасео-де-Грациа и уселся в коричневое кресло. Стилистов здесь было больше, чем игроков на футбольном поле. Луис Лонгерас взглянул на мои волосы и фыркнул.

— Я не собираюсь стричься, — сказал я.

— Желаете побриться?

Я кивнул. Надо же было узнать о Дали что-нибудь новое, а для этого следует потянуть время. К счастью, сегодня утром я не брился. Он бережно обернул мое лицо горячим полотенцем, чтобы смягчить кожу.

— Сальвадор Дали — ваш самый знаменитый клиент? — спросил я.

— Нет, — ответил он и смазал мое лицо горячим лосьоном для бритья.

— А кто тогда?

— Хм...

— Гала? Она тоже к вам ходит?

— Да.

— А еще кто?

— Наш король. Хуан Карлос, — с достоинством ответил Лонгерас.

Я хотел присвистнуть и не смог. Все лицо у меня было покрыто пеной.

— Расскажите о Дали, — попросил я.

— В 1961 году, — неторопливо начал Лонгерас, — я позвонил Дали (это было просто, его номер значился в телефонном справочнике) и пригласил его на открытие моего первого салона в Барселоне. Мы заказали великолепный гипсовый барельеф, который должен был стать гвоздем программы. На нем красовались русалки, которые танцевали и пели. Ровно в семь Дали вышел из машины (из черного "кадиллака", который теперь стоит во дворе музея Дали) и начал мыть голову в раковине, под струей холодной воды. Потом он попросил молоток. Волосы у него все еще были мокрые. В следующую секунду он разбил мой замечательный барельеф на куски. Я бушевал вплоть до следующего дня, когда оказалось, что открытие моего салона не обошла ни одна газета благодаря Дали с его фокусами. Бесплатная реклама. Через несколько недель Дали вернулся под ручку с застенчивым молодым человеком и попросил меня взять юношу в ученики.

— Это был я, — вмешался Франчес.

Первый взмах бритвы.

— В середине шестидесятых Дали вообще перестал причесываться сам, — сказал Лонгерас. — Он мог позвонить мне посреди ночи и приказать немедленно приехать в Порт-Льигат. Когда я через два часа добирался до него, измученный тяжелой поездкой по горной дороге, он просил, чтобы я его причесал или завил. Типичная причуда Дали, разумеется. Сплошные глупости. В течение следующих двадцати лет я то и дело летал в Париж и Нью-Йорк, чтобы его причесать. Он отпустил волосы до плеч. Не потому, что ему так больше нравилось, нет — из чистого тщеславия. Длинные волосы прикрывали его оттопыренные уши.

Я потерял ощущение времени.

— Когда я его стриг, примерно раз в полгода, Дали говорил: "На один сантиметр-р-р, не больше!" Он обещал написать картину, которая затмит все, что было сделано Веласкесом. Чтобы создать атмосферу и проникнуться настроением, он заказал мне соответствующий парик. Когда парик был готов, Дали воскликнул: "Отлично, теперь я Веласкес!" Ему нравилось накручивать волосы на розовые бигуди. Когда я это делал, он улыбался и говорил: "Я чувствую себя как нью-йоркская домохозяйка в супер-р-р-маркете". Конечно, он никогда не платил мне за работу. Ни единой песеты. И Гала тоже не платила. Она была высокомерной и надменной. С возрастом быстро начала лысеть и стала истеричной, даже хотела выцарапать мне глаза, как будто я был виноват в том, что она теряет волосы. Я по меньшей мере сто раз делал ей накладку за все эти годы. Была ли она мне благодарна? Гала никогда никого не благодарила.

Из лохани с ледяной водой выудили последнее полотенце и шлепнули мне на лицо. Завершающий штрих. Полотенце было адски холодным, я чуть штаны не намочил.

— Вы видели Дали? — спросил Лонгерас.

— Один раз, несколько недель назад.

— И как он?

— Дали стар. Он умирает. А его знаменитые усы... — Луис Лонгерас затрясся от смеха, мне было это видно в зеркале.

— Что?.. Что такое с его знаменитыми усами?

— С его усами? — переспросил Лонгерас. — Это блеф. Его знаменитые усы — это накладка. Сам сделал ее для Дали. Однажды на пресс-конференции он пообещал журналистам, что отрежет себе усы, и отрезал. Глупо, конечно. Он тут же пожалел о содеянном и попросил меня сделать ему накладные усы. Я взял две соломинки для коктейля, которые можно было закрепить на том, что осталось от его усов, и обклеил их темными волосками. На следующий день, у всех на глазах, он торжественно сломал мои соломинки пополам. Ему так понравилось это представление, что он попросил меня изготовить еще несколько накладок, которые всегда держал при себе, в серебряной коробочке. Когда он встречал фотографа, то смачивал кончики усов вином или сладкой водой и прикреплял к ним накладку. Дали — подделка сверху донизу. Он обманывал всех — даже "Битлз"! — и все ему сходило с рук.

— "Битлз"? Как он смог их обмануть?

— Джордж Харрисон заплатил мне пять тысяч фунтов за один волосок из усов Дали.

Мы с Франчесом в молчании возвращались в Кадакес.

Вдруг Франчес сказал:

— Сальвадор Дали — фашист. Вы об этом знаете?

— Это шутка?

— Говорят, в Калифорнии его арестовали.

— В Калифорнии? Когда?

— Во время Второй мировой войны.

— За что?

— Решили, что он немецкий шпион.

— Дали?

— Да.

— Предоставьте это мне. Я во всем разберусь.

Я написал в Вашингтон и запросил досье Сальвадора Дали (согласно акту о свободном доступе к информации). Выяснилось, что это тонкая папка со множеством вымаранных мест. Пятьдесят одна страница вообще отсутствовала. В целом досье состояло всего из шести листов. Кто-то замазал целые абзацы. То, что осталось, было недвусмысленным доказательством того, что некий агент ФБР арестовал Сальвадора Дали и его жену Галу летом 1942 года как предполагаемых немецких шпионов, принимающих участие в операции "Пасториус". Рапорт был написан в Солт-Лейк-Сити, штат Юта. Там говорилось следующее: "Документ № 100-3938. Описание: внутренняя безопасность. Рапорт составлен (вычеркнуто). Синопсис: субъекты, подозреваемые в шпионаже в пользу Германии (вычеркнуто). Следствие по делу Сальвадора Дали, известного испанского художника, занимающегося написанием портретов в Нью-Йорке (вычеркнуто)".

Дальше: "В Уинемучче, штат Невада, я обыскал автомобиль "кадиллак" с калифорнийским номером IL6460, в то время как владельцы вышеуказанной машины спали в отеле "Гумбольдт", и ничего важного не обнаружил. Все находившееся в вышеуказанной машине имело отношение исключительно к занятиям живописью. Там лежали рисовальные кисти, масляные краски, оконченные холсты и т.д. Одна из картин была адресована мистеру Сальвадору Дали, маркизу де Куэву (вычеркнуто). Автомобиль "кадиллак-седан", принадлежавший Дали, был приобретен 11 июля 1941 года (вычеркнуто).

На допросе Дали рассказал следующее: он уроженец Фигераса (Жирона, Испания), родился 11 мая 1904 года. Зарегистрирован в испанском консульстве Нью-Йорка за номером 654. Предъявил регистрационную карточку иностранца (4 2694040) и номер социального страхования (№ 564-26-9921). На основании личных наблюдений и полученной информации было составлено следующее описание:

Возраст — 38 дет.
Рост — 5 футов 8 дюймов.
Вес — 135 фунтов.
Глаза — карие.
Волосы — черные.
Усы — черные.
Кожа — смуглая.
Раса — европеец.
Владение языками — не говорит по-английски.

Агент ФБР сделал вывод: "Следствие установило, что Дали (вычеркнуто) никоим образом не связан с немецкой разведкой (вычеркнуто) и, несомненно, находится в деловой или туристической поездке, имея на то законные основания. Дальнейшее расследование не проводилось. Дело было закрыто. Подписанные копии рапорта отправлены в штаб-квартиру ФБР в Вашингтоне, а также в отделения ФБР в Нью-Йорке, Сан-Диего и Солт-Лейк-Сити".

На закрытом судебном процессе, уже после войны, шесть из восьми немецких диверсантов были признаны виновными в военном шпионаже и казнены на электрическом стуле в федеральной тюрьме Вашингтона. Бывший официант Георг Даш, проваливший немецкие планы и предавший товарищей по группе, а также его сообщник Эрнест Бург были приговорены к тридцати годам тюремного заключения. Сто пятьдесят четыре тысячи долларов были отправлены в подвалы Министерства финансов США. Тем временем Сальвадор Дали становился безумным гением современного искусства. Под маркой Дали выпускали галстуки, рубашки, коньяк, календари, пепельницы, почтовые марки, купальные костюмы, ножи для устриц, гобелены, столовую посуду и скульптуры, сделанные из хлеба. Он наполнял яичную скорлупу чернилами и разбивал ее о холст. Однажды Дали приобрел мушкет и принялся стрелять гвоздями по своим картинам. Андре Бретон некогда был другом и наставником Дали. Теперь он придумал ловкий каламбур. Он перемешал двенадцать букв имени и фамилии художника, а потом выстроил буквы в ином порядке. У него получилось "Avida Dollars" — анаграмма имени Сальвадора Дали, по-испански это означает "бешеные деньги". Дали купался в золоте и зарабатывал больше, чем президент Соединенных Штатов. Все, к чему он ни прикасался, обращалось в золото, и Америка осыпала его долларами. Только наличные, и деньги вперед. После восьми лет изгнания, проведенных сначала в окрестностях Чикаго, в Нью-Гемпшире, потом в Калифорнии и, наконец, в нью-йоркском отеле "Сент-Реджис", Сальвадор Дали и его жена Гала вернулись в свой рыбацкий домик площадью в двадцать четыре квадратных метра и стали горячими приверженцами испанского диктатора — генералиссимуса Франко.

У Аны были проблемы с домом в Агулане. Мы приехали в Понтон — пыльную деревушку в паре миль к югу от Фигераса, чтобы встретиться с Рамоном Гвардиолой, ее адвокатом. Это был опрятный мужчина с разбойничьими усами и напомаженной головой. Очки с толстыми стеклами сидели на его переносице, точно в седле. В полумраке гаража я заметил черный "сеат", который сделал бы честь любому музею старинных автомобилей, а на стене — впечатляющую коллекцию афиш Дали, выполненных для парижского "Сосьете насиональ".

Каталонцы не говорят, а лают.

Пока Ана и Гвардиола лаяли друг на друга, я рассматривал афиши — бабочки, аппликации из фрагментов старых картин, точки и брызги китайской туши. Я знал эти афиши, я их уже видел. Но у меня было странное ощущение, что тут что-то не то, и я не мог понять, в чем дело.

— Сеньор Гвардиола, откуда у вас эти афиши? — спросил я.

Адвокат заметно смутился, вздохнул и ответил:

— Когда я был мэром Фигераса, по моей инициативе открыли музей Дали. Я стал его первым директором. В лексиконе Дали нет слова "благодарность". Он даже не сказал мне "спасибо" и, разумеется, ничего не подарил. Дали никогда никому не делает подарков. Однажды я нашел на заброшенном чердаке здания огромную груду грязных намокших афиш. "Что нам со всем этим делать?" — спросил я. "Отныне они ваши", — сказал Дали, делая широкий жест. Я вызвал дезинфекторов и приказал немедленно вывезти из музея эту кучу гнилой бумаги, а потом, поразмыслив, взял несколько афиш и повесил их в своем гараже. Вам нравится?

Я коснулся бабочки.

Провел кончиками пальцев по брызгам китайской туши.

Еще раз взглянул на аппликации.

Ана попрощалась с Рамоном Гвардиолой. Он распахнул дверь гаража.

Внутрь ворвались потоки яркого солнечного света.

Я снова потрогал бабочку. Черт, ее можно было оторвать! Я поводил пальцами по пятнам и брызгам. Со временем тушь стала осыпаться. Аппликации оказались настоящими — вырезки из старых альбомов по искусству, наклеенные посреди точек и брызг!

— Сеньор Гвардиола, у меня для вас сюрприз, — сказал я. — Ваши афиши — это вовсе не афиши. Вы владеете оригинальными работами Дали, написанными в 1969 году для "Сосьете насиональ". Это гуашь. Они выполнены от руки, а не напечатаны. Лучше заприте их в сейф.

— Матерь Божья!.. — возопил адвокат. — Дали все-таки сделал мне подарок!

Пришла и ушла весна. Мы вели благословенную жизнь. Ана родила, и я стал молодым отцом в сорок один год. Ане было тридцать четыре. Мы сдержали обещание, которое я дал в мотеле "Эмпорда" и назвали нашего сына Луисом. Мне казалось, что мы с ним очень похожи. Отец и сын. Возможно, я всего лишь грезил наяву и вскоре должен был проснуться. Я поклялся самому себе, что буду стараться изо всех сил, хотя сомневался в том, что из меня получится хороший отец. Я перенес слишком много душевных страданий, о которых никогда не смогу забыть. Говорят, время покажет. Говорят, время лечит. Тери — девятилетний сын Аны — приехал, чтобы жить с нами. Почти каждый день я ходил в бар "Бойа". Наступило лето. В баре часто бывал Франчес. Ультра Вайолет, с накладными ресницами и выбеленным лицом, в белом развевающемся платье — тоже. Костюм ангела был сшит из парусины, крылья бабочки заляпаны синей краской. Передние зубы выкрашены в серебряный цвет. Она сетовала на то, что у нее есть бесчисленные любовники — в том числе миллионер Онассис и киномагнат Сэм Шпигель, но две самые большие любви в ее жизни, Дали и Энди Уорхол, были холодны, равнодушны, избегали физического контакта и даже ни разу не дотронулись до нее за все эти годы. Впрочем, надежда умирает последней: Ультра Вайолет продолжала сниматься, нередко — обнаженной.

Однажды она спросила у меня:

— Христос политкорректен?

Она потягивала "Виши Каталан" — солоноватую местную минералку.

Я заказал "корто де кофи" (горячее молоко с капелькой кофе), без сахара.

— А это важно?

— Нет, — сказала Ультра. — В общем, нет.

Мне хотелось поговорить о Дали, а не о Христе. Может быть, Ультра Вайолет — новообращенная христианка? Она была уже немолода, но по-прежнему красива. Честное слово, она сильно походила на Вивьен Ли. Однажды она вошла в бар "Бойа" с черной сумкой на бурно вздымающейся груди.

— Здесь взрывчатка, — провозгласила она.

Я поморщился.

— Где вы сейчас живете, Ультра?

— У меня квартира в нью-йоркском пентхаусе... и дом в Ницце, разумеется.

— Ультра, вы расскажете мне о Дали?

— Мы с ним были одной из самых популярных пар в Нью-Йорке, — сказала она.

— Пар? Вы ведь понимаете, что это значит? Это муж и жена. — Я попытался вернуть ее в реальность.

Внезапно и довольно неожиданно, почти в трансе, Ультра Вайолет начала рассказывать самую удивительную историю из всех, что я когда-либо слышал. Слова бурным потоком извергались из ее хрупкого, ангелоподобного тельца, и я ни разу не перебил Ультру, боясь прервать нить повествования.

— Это случилось вскоре после его традиционной сиесты в номере нью-йоркского отеля "Сент-Реджис", — сказала она. — Дали был в отличной форме. Загорелый, яркие карие глаза блестели. Кончики усов, всегда торчащие кверху, сверкали в свете сотен свечей. В номере повсюду были цветы. В канделябры были вделаны камни из скал Кадакеса. Дали готовился к новым авантюрам. Он вручил мне свой обычный список заказов: ему были нужны нищий, говорящий по-русски, красивый андрогин, ангелоподобные старлетки и нью-йоркские фотомодели, девушки с ногами, как у балерин, девушка, умеющая стоять на голове, пара рослых профессиональных гомосексуалистов, лысые гермафродиты, белый горбатый негр и человек, настолько заплывший жиром, чтобы не было видно глаз. Дали был бос, в черной ковбойской рубашке и бежевых каталонских шароварах, завязанных на лодыжках черными ленточками. Он подошел к окну, отдернул занавески и впустил в комнату солнечный свет. "У нас будет вечер-р-ринка, — сказал он. — Пригласите двух нобелевских лауреатов, желательно — Кр-р-рика и Уотсона. Им известен секрет вечной молодости". Дали быстро вытащил фломастер, нарисовал на обоях двойную спираль ДНК и поставил свою подпись. "Кр-р-рик и Уотсон — гении", — изрек он и вытащил из кармана живого омара. Омар был выкрашен золотой краской. "Их открытие — выше открытия огня, колеса и письменного алфавита. Они войдут в истор-р-рию, как и Дали". Нобелевские лауреаты пришли — им было любопытно увидеть самого известного из ныне живущих художников. Дали приказал подать на стол бобовое пюре. "Ешьте! — приказал он. — Бобы полезны для вашей де-зо-кси-р-р-рибо-нуклеиновой кислоты! Ешьте! Ешьте быстро! Вы слишком худые! Мне нужны гиганты! Мне нужны толстяки! Кар-р-рлики и монстр-р-ры!" Крик и Уотсон были озадачены. Вдруг они "вспомнили", что им нужно успеть на самолет, и поспешно ретировались. Возможно, нобелевские лауреаты не любят бобов. В подворотнях Нью-Йорка я собирала самых невероятных уродов: сгорбленных карликов, изувеченных ветеранов Вьетнама, безнадежных пьяниц... Близнецы, трансвеститы, великаны-баскетболисты, длинноволосые хиппи. Обрезанные не подходили: Дали не одобрял обрезания. Он часто говорил, что греческая скульптура не знает этой процедуры. Он учтиво приглашал их всех в номер и командовал ими, как военачальник. Фотомодели должны были ползать по полу на карачках с горящими бенгальскими огнями в заднице. Пока Эли Макгроу раздевалась, Дали лизал ей ноги. Самые красивые в Нью-Йорке гомосексуалисты спускали штаны и садились на сырую глину, чтобы получился отпечаток их роскошных седалищ. В центре комнаты белый жеребец пил шампанское из серебряного ведра. Дали придумал название для таких вечеринок — "балет страсти", "арена секса". Скинув ковбойскую рубашку и каталонские шаровары, он одевался Санта-Клаусом, приклеивал красный клоунский нос и размахивал крошечным американским флажком. Карлики, пьяницы, ветераны Вьетнама, нанюхавшись кокаина, совокуплялись с фотомоделями. Когда кто-нибудь достигал оргазма, Дали приходил в восторг и кричал по-французски, растягивая каждую гласную: "Бр-р-раво! Великолепно!", а девчонки визжали: "Я делаю это во имя Божественного! Только во имя Божественного Дали!" Хотя сам Дали ни с кем не совокуплялся. Он с закрытыми глазами непрерывно испускал газы и мастурбировал. Это был настоящий хаос. Гала восхищенно слушала, как русский нищий цитирует Толстого. Потом она ударила его туфлей, и они бросились заниматься сексом. Вообразите, ей было за семьдесят! В среднем Гала спала с шестью мужчинами в день. Все они получали толстые пачки денег. Поверьте, любовники Галы были самыми дорогими за всю историю секса. Только круглым дуракам всучали в награду поддельного Дали. Гала была в парике и с черным бархатным галстуком-бабочкой, как у Микки-Мауса. Она выглядела жутко. После многочисленных пластических операций она и сама превратилась в сюрреалистический образ. "Гале нужны деньги!" — кричала она. Арлекин с напудренным лицом ездил по комнате на колесе. Женщина-змея закурила сигарету. Она изогнулась самым невероятным образом и вставила ее себе во влагалище. Напрягая мускулы, она "курила", и дым выходил из заднего прохода. "Бр-р-раво! — кричал Дали. — Бр-р-рависсимо!" Некоторые из тех, кто развлекал Дали столь унизительным образом, потом стали знамениты — Миа Фэрроу, Эли Макгроу (она была звездой "Плейбоя" в шестидесятых), Изабель Аджани и роскошная Аманда Лир, разумеется. Дали знал, что Аманду переделали из мальчика в девочку, и был в восторге. Он предложил Мэрилин Монро и Катрин Денев присоединиться к его "балету страсти", но они отказались.

Дали был таким странным и непредсказуемым. Он называл свой член "лимузином". На самом деле это, конечно, был не лимузин — так, "Фиат-500". А ширинку он называл "гаражом". Однажды из его ванной вышел высокий лысеющий Дадо Русполи — итальянский аристократ с крупным римским носом и самым огромным пенисом в Европе. Двадцать семь сантиметров! "Балеты страсти" Дали были спланированы до мелочей. Он сказал мне: "Ты — мой нотар-р-риус. Записывай все. Каждый ор-р-ргазм, каждое совокупление должны быть зафиксированы для потомков!" В гроссбухе я проставила имя Дали и регистрационный взнос. Потом итальянский аристократ занялся сексом со звездой "Плейбоя". Дали пожелал удостовериться, что проникновение было полным, — он, разумеется, не хотел остаться в дураках и потому сунул нос между гигантскими гениталиями Дадо и задницей этой девчонки. Глаза у него просто на лоб полезли. Он расстегнул свой "гараж", вытащил "лимузин" и принялся мастурбировать, урча и задыхаясь. На этом шоу и закончилось. Воздух загустел от сигаретного дыма. Прежде чем разойтись, каждый из участников получил грамоту в рамочке, подписанную самим Дали.

Вот так история. Просто перл! Не переплюнешь. Но правда ли все это?

Не важно. Как говорил во многих случаях Дали, не стремись отгадать загадку.

— Дали и вправду гений? — спросил я. — Или все вы играли свою роль в его тщательно продуманном спектакле?

— Вот в чем вопрос, не так ли? — сказала Вайолет.

Темнело.

— Я суперзвезда, — устало произнесла она. — Я Ультра Вайолет, суперзвезда.

Умирающее солнце окрасило море и горы в кроваво-красный цвет, как будто весь мир был в огне.

— Дали дал мне наилучший совет, какой только может дать мужчина женщине, — призналась она.

— И какой совет он вам дал, Ультра?

— Что бы ты ни делала — делай то, что привлекает внимание. Убивай, поджигай отели, рассказывай неприличные анекдоты. Но делай хоть что-нибудь.

— Да, Ультра, — сказал я. — В конце концов вы попадете в Голливуд...

— Нет. В конце концов я попаду в ад.

Голливуд это и есть ад, подумал я.

— А теперь можно я съем свой омлет? — спросила Ультра.

Дни шли за днями. Я привык жить в одном из самых диких и одновременно идилличных уголков мира. Начал делать длинные записи своих разговоров о Дали, в диалогах (по своему читательскому опыту я знаю, что люди обычно пропускают авторские рассуждения), и писал очень быстро и много, на клочках и обрывках оберточной бумаги. Возможно, однажды эти заметки превратятся в книгу о Дали и обо мне. Я перечитывал, зачеркивал и начинал сначала. Нужно было так много рассказать. Я собирал все новые и новые истории о Дали — одна лучше другой. Дали тоже это знал. 8 августа 1953 года он записал в своем дневнике, что его знаменитые усы выглядят возвышенно. С каждым днем он все сильнее любил Галу. Буду ли я любить Ану все сильнее? Может быть, если начну вести дневник, подумал я. Возможно, мне даже придется отрастить усы.

Проблема была в том, что мой банковский счет иссяк.

Я истратил все деньги.

Больше ничего не осталось.

Я стал своим человеком в узком кругу друзей и соратников Дали. Мы пили вино, ужинали и каждое утро перед ленчем пили кофе в баре "Бойа". Марк Лакруа — француз из Ниццы — часто приходил в компании Франчеса и Ультры Вайолет. Он много лет был официальным фотографом Дали. Даже когда не над чем было смеяться, Лакруа трясся от смеха. С его помощью Дали изобрел новую технику объемной трехпространственной живописи, основанную на оптическом эффекте. Я был в восторге: здесь часто бывал Маленький Дали, а также Рамон Гвардиола и некоторые другие люди, проводившие отпуск в Кадакесе, — художественный критик Рафаэль Сантос Тороэлла, Артуро Каминада и каталонский режиссер Антонио Рибас, собиравшийся снимать документальный фильм о Дали с Лоренцо Куином (сыном Антонио) в главной роли. Аманда Лир тоже приходила. Со своими неимоверно длинными ногами и хриплым голосом, она была равно приятна как для слуха, так и для глаз. Она познакомила меня с Ксавьером Кугатом — бывшим исполнителем мамбо и ча-ча-ча, одним из музыкальных кумиров моего детства, ныне — тщедушным стариком. Он родился неподалеку отсюда, в Жиро-не, по ту сторону Черной горы. В группе Кугата дебютировала молодая Рита Хэйворт, а потом он женился на светловолосой секс-бомбе — певице Эбби Лейн. В 1965 году Кугат стал продюсером очень яркого и довольно эклектичного телевизионного шоу, в котором принимали участие Бродерик Кроуфорд, голливудский сердцеед Роберт Тэйлор и Сальвадор Дали. Выдохшись, Кугат по-прежнему вел жизнь кинозвезды пятидесятых. Он обосновался в номере барселонского отеля "Ритц".

На трескучем мотоцикле, видавшем лучшие дни, приехал капитан Мур — в безукоризненно отглаженных брюках. Даже при одуряющей жаре его синий блейзер был без единого пятнышка. Он открыл частный музей Дали в Кадакесе, в бывшем деревенском кинотеатре, который одновременно служил отелем.

Наступало время сиесты. Кадакес засыпал. Его красота меня ослепляла. Здесь жили Магритт, Бунюэль² и французский поэт Поль Элюар, который был первым мужем Галы. Здесь Андре Бретон назвал себя "римским папой сюрреализма", а Марсель Дюшан³ играл в шахматы с местными рыбаками. Заходящее солнце отражалось в покрытом легкой рябью Средиземном море. Оно было кристально чистым и холодным, как лед.

Бездомные кошки шастали между столов и под стульями.

— Здесь слишком много кошек, — сказал капитан Мур. — Вечером местные рыбаки будут бить их дубинами, а потом использовать в качестве наживки.

Я впервые встретил менеджера Дали пару лет назад в Париже. Этот худосочный ирландец с вытянутым лицом, обветренной кожей и надменным презрением в голосе с тех пор сильно постарел. Точнее, он и так был стар: родился в Лондоне в 1919 году. Во время Второй мировой войны капитан Мур был военным летчиком, потом стал личным секретарем британского режиссера Александра Корда (как говорили его враги — шпиона, который представлялся режиссером), а затем начал выполнять поручения Сальвадора Дали и сделался его менеджером. Капитан Мур был хвастуном. В компании друзей и коллег он уверял, что здоровался за руку с Черчиллем и Рузвельтом и был на дружеской ноге с Орсоном Уэллсом и Грейс Келли. Он начал работать с Дали в 1962 году. Тогда тот был знаменит и, несомненно, богат. Когда двадцать лет спустя он расстался со своим "денежным капитаном" после безобразной ссоры из-за денег, у них обоих было по тридцать два миллиона долларов — и процесс обогащения все еще продолжался.

Капитан Мур тоже был прекрасным рассказчиком.

— Погода здесь великолепная, — начинал Марк Лакруа.

— Согласен. Почему, интересно, такой истинный испанец, как Дали, предпочел жить в Нью-Йорке? — спрашивал Сантос Тороэлла.

Для капитана Мура это было сигналом к началу повествования.

— Гала родилась в России. Ей был нужен холод. Она любила зимний Нью-Йорк. Во время их первой поездки в Америку они ужинали с герцогом Виндзорским — бывшим королем Англии — и его женой Уоллис Симпсон, герцогиней. Если ты художник и хочешь продать свои картины подороже, тебе стоит познакомиться с известными людьми.

Кажется, я и раньше это слышал.

— Дали был вынужден продавать подороже, потому что Гале были нужны деньги, — сказал капитан Мур. — Чтобы отметить их приезд, герцогиня заказала великолепную русскую икру. "Какая замечательная икра — не правда ли, Гала?" — спросила герцогиня. Гала невозмутимо ответила: "Отличная. По вкусу — как куриное дерьмо". Она не смеялась. После многочисленных пластических операций Гала не могла даже улыбнуться. Впрочем, не так уж ей и хотелось это делать. Дали заказал такси, ему были нужны деньги, и Гала дала ему стодолларовую банкноту. По приезде счетчик показывал один доллар. Всего доллар. Дали отдал таксисту сотню, позвонил Гале и сказал, что у него нет денег на обратную дорогу. "Ты должен был заплатить таксисту за проезд, а не покупать такси;!" — закричала она и швырнула трубку. Гала была в ярости. Она переодевалась, чтобы идти в казино. Она любила азартные игры.

Ультра Вайолет листала страницы журнала "Тайме".

— Привет, Ультра, — поздоровался я.

— А, привет.

Молчание. Спустя какое-то время я обратился к ней:

— Ультра...

— Да? — Молчание. — Что вы сказали, Стэн?

— Ничего.

На ней было обычное белое платье и светлый парик в стиле Мэрилин Монро.

— Почему вы разошлись с Дали, капитан? — спросила Аманда Лир.

— Разве это не очевидно? — ответил Сантос Тороэлла. — Когда новым менеджером Дали стал Сабатер, он потребовал всего лишь пять процентов комиссионных вместо десяти. Сабатер моложе, красивее и умнее, чем капитан. И он говорит по-каталонски.

Капитан Мур пожал плечами.

— Когда я оставил Сальвадора Дали, он был богачом. Я всегда был готов поддержать всякие авантюры вроде эстампов Дали, графики Дали, скульптур Дали, духов Дали и украшений Дали. Я устраивал коммерческие выставки в Нью-Йорке, Берлине, Мюнхене, Вене, Париже, Риме и Японии, — сказал он и нахмурился. — Япония набита деньгами. У всех — портативные магнитофоны. — Капитан Мур равнодушно улыбнулся. — Обвинения в мошенничестве вели к правовым спорам. Это правда, что Дали выпустил огромную серию эстампов. А что тут такого? Он очень веселился. В 1974 году я устроил сделку: семьдесят восемь рисунков Дали для карт Таро были выпущены тиражом в двести пятьдесят экземпляров. Американский издатель из Нью-Йорка, Лайл Стюарт, выиграл контракт на публикацию... в покер, за восемь центов. Вместо двухсот пятидесяти Дали пришлось подписать семнадцать с половиной тысяч чистых листов.

— Сальвадор Дали был тяжеловесом в мире живописи, — вдруг сказала Ультра Вайолет.

Капитан Мур рассердился. Он не любил, когда его прерывали.

— Спрос был умопомрачительный, — продолжал он. — В результате Дали сбился со счета и подписал три тысячи лишних листов. Я озолотил его. Мы разжирели и спокойно доили своих коровок. А теперь говорят, что он по уши в долгах. Кто здесь победитель и кто проигравший?

Молоко скисло, подумал я.

— Пожалуйста, капитан, признайте, что Дали подписал сотни тысяч подделок.

Капитан принялся яростно отрицать это.

— Однажды в полицейском участке нам показали целую серию фальшивых, как они предполагали, работ Дали, — ответил он. — Я спросил мнение Галы. Она прошептала мне на ухо: "Рисунки настоящие, подписи тоже, и все же это подделки". "Как они могут быть подделками, если рисунки и подписи подлинные?" — удивился я. Гала ответила: "Они поддельные, потому что Дали за них не заплатили".

Я снова был поражен. Неужели это правда?

До меня дошло, что капитан Мур говорит о своем бывшем хозяине в прошедшем времени.

Марк Лакруа весело засмеялся.

— Начиная с конца 1960-х годов спрос на Дали был потрясающим. Дали не поспевал за ним. Приходилось... импровизировать, — сказал он и поведал нам, что в студии художника в Порт-Льигате валялись на полу огромные чистые холсты. — Обнаженные женщины мазались разноцветными красками, а потом катались по холстам, которые Дали немедленно подписывал.

— Я уверен, что ни одна из этих женщин не прикоснулась к нему самому, — сказал Маленький Дали.

Фотограф засмеялся.

— Нет, конечно. Дали этого не любил.

— Энди Уорхол тоже, — заявила Ультра Вайолет.

— Правда?

— Правда. Я вам расскажу историю. Вам понравится. Однажды Энди разговаривал со своим другом, Труменом Капоте, чей документальный роман "Хладнокровное убийство" находился на самом верху списка бестселлеров. Трумен был геем, и я спросила у Энди, занимались ли они сексом. "Только по телефону", — сказал тот. "По телефону?" — "Да, — ответил Энди, — секс по телефону". — "Но почему?" — "Не потеешь и не пачкаешься". — "Ты не любишь, когда тебя трогают?" — спросила я. "Нет", — сказал он. "Трумен и ты... кто из вас мужчина, а кто женщина?" — "Мы оба женщины", — сказал Энди. Я засмеялась. "А что думает об этом твоя мать, Энди?" — спросила я. "Она говорит: не думай о любви, Энди, просто женись". Мы с ним чуть не померли со смеху.

И мы тоже.

— Вы знаете, что значит по-французски "капот"? Я спросила у Энди.

— И что он сказал?

— Он сказал, что не знает французского.

— А что вы ему сказали?

— Я сказала: "Это значит презерватив".

— Что ответил Уорхол?

— Как обычно. Он сказал: "Э..."

— Дали говорил, что секс — это иллюзия, — впервые раскрыл рот Маленький Дали.

— Да, — отозвался Сантос Тороэлла. — Он сказал это много лет назад.

Аманда Лир поправила:

— Самый возбуждающий секс — это когда ты не занимаешься сексом. Вот как обычно говорил Дали.

— Уорхол подражает Дали? — поинтересовался Франчес.

Я задумался: а может быть, Уорхол думает как Дали?

— Энди Уорхол делает вид, что ничего этого не знает, — сказала Ультра Вайолет. — Он любит изображать дурачка. Деревенского идиота. Я сказала Энди, что когда Дали приехал в Америку, то в первую очередь сделал из шоколада чашку и блюдце. Съедобное искусство. Их выставили в витрине шикарного магазина "Бонвитта энд Теллера" на Пятой авеню. Дали не понравилось, как они смотрелись. Средь бела дня он разбил витрину молотком. Разумеется, его арестовали. На следующий день в нью-йоркских газетах появились огромные заголовки: "Безумный испанский художник разбивает витрину на Пятой авеню". Слава в США была ему обеспечена.

— Голливудская история, — сказала Аманда Лир.

Когда она говорила, то перебрасывала свои длинные

светлые волосы с одного плеча на другое.

— Энди как-то на это отреагировал?

— "Э... здорово", — сказал он. И все. Через несколько дней в супермаркете по соседству я увидела, как женщина набивает тележку консервированными супами. Томатный, цыплячий, луковый, консоме, грибной, овощной... Я взглянула на целую гору из нескольких десятков банок и спросила, зачем ей так много. "А вы не знаете? — спросила она. — Энди Уорхол их рисует. Эти консервные банки — произведения искусства!"

Я заметил, что иногда Ультра Вайолет говорит без перерыва, хотя чаще молчит, как немая.

— Вы ведь снимались в "Полуночном ковбое", Ультра? — спросил капитан Мур.

— Ух ты! Значит, вы видели Дастина Хоффмана? — воскликнул Марк Лакруа.

— Да.

— Ничего себе! И как он?

— Так же, как мы с вами.

— Вы знамениты, Ультра.

— Я была знаменита. В течение пятнадцати минут, — сказала она.

Все засмеялись. Аманда Лир захлопала своими накладными ресницами.

В гавани туристы плескались в ласковых волнах.

На подоконниках буйно цвели цветы. В воздухе разносился запах мимозы и свежеприготовленной паэльи⁴. Вдалеке, на востоке бухты, одинокий рыбак карабкался на утес Кукуруку.

Лаяла собака.

— Какой-то крупный голливудский агент заплатил миллион долларов за то, чтобы ему расписали стену в вестибюле его офиса, — произнес Ксавьер Кугат.

Нувориши любят произведения искусства, подумал я. Так говорил техасец. Они любят новое искусство.

— Это было у Дали в саду, — сказал Марк Лакруа. — Кто-то позвонил. Мать Франческо отворила ворота. За воротами стоял он, тщеславный Луис Лонгерас — самый знаменитый парикмахер в Испании и в целом свете. Конечно, Дали абсолютно забыл о назначенной встрече. Гала была слишком занята своими юными любовниками. День был жаркий. Самые красивые обнаженные девушки — в том числе сестра Бриджит Бардо — и по крайней мере двадцать обнаженных мужчин возлежали вокруг бассейна в форме фаллоса, в тени оливковых деревьев. Огромные члены и колоссальные груди. То и дело кто-нибудь из парней вставал и совокуплялся с какой-нибудь девушкой, а Дали наблюдал за ними. Он размахивал тростью с золотым набалдашником, как епископ, и давал наставления. "Глубже! Глубже!" — кричал он. Гостям не позволялось пользоваться ванной. Ракель Уэлш мочилась рядом с бассейном. Лонгерас прошел в сад. В саквояже у него были все необходимые инструменты, чтобы привести в порядок волосы Дали, — не только щетка и гребень. Даже подстригание усов было значительным событием, которое занимало целые часы. Туристы платили авансом, чтобы на это посмотреть. Дали сидел в большем кресле. Он увидел Лонгераса и крикнул: "Вы как р-р-раз вовремя! Выбирайте что хотите! Мужчину? Женщину? Двух мужчин? Двух женщин? Трех? Они все ваши!" К сожалению, Лонгерас приехал в обществе своей жены, а ни для кого не было секретом, что Дали терпеть ее не может. Он прозвал ее испанской Джоан Коллинз⁵ и был прав. Лонгерас ушам своим не поверил, когда услышал это. Он покраснел. Громко, так что все вокруг его слышали, Дали заорал: "Не беспокойтесь, мой др-р-руг, для вашей жены у Дали есть целый ассор-р-ртимент пер-р-рвоклассных искусственных пенисов и вибраторов на любой вкус! Ор-р-р-ргазм гар-р-ран-тирован, Дали сам их использует!"

— День в обществе Дали — это день в сумасшедшем доме, — сказал капитан Мур.

— Я находила все это довольно нелепым, — ответила Аманда Лир. — Зачем художнику его уровня было окружать себя идиотами?

— Одно помещение в доме Дали всегда было заперто, — сказал капитан Мур. — Овальная комната на самом верху. Снаружи она имела форму страусиного яйца. Это был личный будуар Дали, где он держал свою потрясающую коллекцию жесткого порно: фильмы, журналы, фаллоимитаторы... У него были фаллоимитаторы всех видов и размеров, и, пока он находился в относительно хорошей форме, он каждый день их использовал. Чтобы придать им более личный, человеческий "характер", Дали на каждом нарисовал портрет какого-нибудь всемирно известного деятеля. Огромный черный член изображал Адольфа Гитлера. На других были портреты папы римского, президента Кеннеди, Шарля де Голля, Мао, Фиделя Кастро и даже матери Терезы, которая, по словам Дали, была вовсе не монашкой, а мужчиной. Он запирался в своем будуаре на пару часов, а потом выходил с широко расставленными ногами и искаженным болью лицом, даже не мог сидеть. Я спрашивал: "Что случилось, маэстро?" Конечно, я знал, что случилось. Дали морщился. "Это все Гитлер виноват", — говорил он.

— Он не раскатывал "р"? — спросил я.

— После этого — нет.

— Думаю, вы заплатили больше отступных старлеткам и профессиональным шлюхам, которые мечтали, чтобы их изнасиловали или просто поимели, чем потратили на проживание Дали в барселонском отеле "Ритц", "Морисе" и "Сент-Реджисе", вместе взятых, — сказал Ксавьер Кугат.

— В шестидесятых годах один месяц в Нью-Йорке обходился нам в пятьдесят тысяч долларов, — произнес капитан Мур, качая головой. — Я тринадцать лет провел в этом сумасшедшем доме. В Риме Дали давал двухчасовую пресс-конференцию на латыни, хотя ни слова не знал на этом языке. Он просто все выдумал. В Венеции он превратился в гиганта девяти метров ростом. Он попросил у Ватикана позволения сняться в Сикстинской капелле прибитым гвоздями к полу — так же, как Христос был прибит к кресту. Вот и делай тут что хочешь. И все-таки этот человек был гением. Один из самых примечательных фильмов в истории немого кино — это "Андалузский пес" Бунюэля, который он снял вместе с Дали. Вы знаете, что Дали написал сценарий за пару минут на крышке обувной коробки?

Меня не покидало ощущение, что все они врут. Возможно, даже перегибают палку. Я слышал самые разные истории, когда заправлял филиалом МИК.

— Сколько чистых листов бумаги, вы сказали, подписал Дали? — спросил я.

— За всю жизнь?

— Да.

— Сколько листьев на дереве.

— Возможно, разгульная жизнь Дали затмила тот факт, что большая часть его художественного наследия — всего лишь подделка? — спросил я с застенчивой улыбкой. — В Женеве я работал на одного сомнительного финансиста — прожигателя жизни. В его фирме я занимался тем, что продавал картины Дали европейским бизнесменам. Точнее, "якобы подлинного" и "абсолютно фальшивого" Дали. Хотя у всех этих вещей был сертификат подлинности. Вы когда-нибудь видели, как Дали подделывает или фальсифицирует собственные шедевры, Франчес?

Изумленное молчание.

Я щелкнул пальцами. Подошел официант.

— Есть у вас шампанское из Перелады?

— Розовая кава? Разумеется, сеньор.

— Не принесете ли нам бутылочку? Похолоднее. Спасибо.

— Не стоит благодарности.

Снова заговорил капитан Мур:

— Я сделал Дали мультимиллионером. Люди хотели видеть его подпись. Мы дали миру шестьсот шестьдесят шесть различных вариантов подписи.

— Дали был образцом художника, — заметил Маленький Дали.

— Возможно, он и не был "тяжеловесом искусства", — сказал критик Сантос Тороэлла. — Сам Дали это много раз говорил. Он называл себя посредственным художником, которому просто повезло, потому что все его современники — еще хуже. Пикассо напоминал ему взбесившийся мотор. Дали говорил, что тот рисует со скоростью пулемета и что одна его картина намного лучше, чем тысячи работ Пикассо. С точки зрения Дали, худшим живописцем в истории был Тернер. Он ни секунды не колебался. Картины Тернера напоминали ему пальцы, испачканные табаком. Но, сравнивая себя с Вермеером и Веласкесом, тем не менее Дали признавал себя побежденным.

— Дали знаменит, — сказала Ультра Вайолет. — Но что такое слава?

— У него было больше энергии, чем у Пикассо, — ответил капитан Мур. — Но в то время как для Пикассо живопись была вопросом жизни и смерти — если он не мог рисовать, то не мог и жить, — для Сальвадора Дали искусство являлось лишь средством достижения цели: накопить огромное состояние, стать по-настоящему знаменитым и проложить себе дорожку к еще большему богатству. Дали был эксгибиционистом, вот и все.

— Чрезмерно любопытный человек, погрязший в самоудовлетворении, — отозвалась Ультра Вайолет.

— Мы никоим образом не могли остановить его "балет страсти", — сказал капитан Мур. — Дали нуждался в нем, как в воздухе. Он был счастлив лишь тогда, когда становился свидетелем совокупления или делал это сам. Если ему не удавалось удовлетворить свои извращенные желания, он был не в состоянии работать. Его творческие способности просто иссякали — мне приходилось держать его за руку и водить ею, когда он рисовал. А если нечего продать — значит, неоткуда взять деньги на устройство оргий. Безвыходная ситуация.

— Дали никогда всерьез не занимался бизнесом, — заметила Аманда Лир. — Разве что шоу-бизнесом.

— Дали знал, что он извращенец, — заметил Антонио Рибас. — Поэтому ему была нужна помощь психиатра. Его первым психоаналитиком был Жак Лакан, который консультировал его, сидя в такси. Когда Лакан умер, Дали отправился к доктору Пьеру Румгеру в Париж. Жизнь Дали — сплошной психоанализ.

— Вы, должно быть, шутите, — поднял бровь Ксавьер Кугат.

— По-моему, в этом сумасшедшем доме было целых два пациента, — подхватил Франчес. — Дали и Гала. Дали был извращенцем, который фанатически предавался мастурбации. Я в этом уверен — я сам это видел, а Гала была эротоманкой. Она походила на... на сорвавшуюся с цепи Фэй Данауэй⁶. Когда ей перевалило за девяносто, Гала платила своим молодым любовникам тысячи долларов за то, чтобы они занимались с ней сексом дважды в день, а когда у нее закончились деньги, стала расплачиваться картинами Дали. Разве не так, Артуро?

Артуро Каминада усмехнулся.

— Дали однажды предложил мне взять Галу с собой на ловлю омаров и затрахать до бесчувствия, — признался он.

— Вы так и сделали?

— Разумеется.

— Это не любовь, — возразила Аманда Лир. — Это сюрреализм.

— Когда Дали умрет, его дом, несомненно, превратят в музей, — сказал я. — Интересно, будут ли пускать гостей в его яйцеобразный будуар на самом верху.

Солнце, сияя золотом, медленно уходило за горизонт.

— Дали все время хвастался тем, что они с Галой брали на попечение детей из сиротского приюта, запирали их в комнате и безжалостно избивали, — вздохнул Артуро Каминада.

— Однажды он привязал к голове кусок хлеба и в таком виде вывел своего оцелота на прогулку.

— А иногда он носил корону, сделанную из сосисок.

Ультра Вайолет улыбнулась:

— Он говорил, что у Христа воняют ноги.

— Возьмите свои слова обратно, Ультра, — попросил Сантос Тороэлла. — Дали мой друг, и Христос — тоже. Я не позволю их оскорблять.

Капитан Мур усмехнулся:

— Не знаю насчет Христа, но у Дали друзей не было, — заметил он. — У него, как у короля, был полный дом блюдолизов.

— Дали и сам был не прочь полизать. — Франчес хихикнул.

— Помните, как он сделал музыкальный инструмент из бродячих кошек? Когда он нажимал клавишу, кошке на хвост падал груз и заставлял ее визжать.

— Дали любил лизать ноги Эли Макгроу и сосать ей пальцы на ногах, — сказала Ультра Вайолет. — Она была его любимицей, но в ту минуту, когда ей позвонил ее агент и сделал предложение стоимостью в двадцать миллионов долларов — роль в "Истории любви", она тут же превратилась в мисс Голливудское Обаяние и бросила Дали. Впрочем, на прощание он сделал Эли подарок, как бы прося прощения за то, что лизал ей ноги. Он подарил ей живую игуану с ниткой поддельного жемчуга на хвосте. Мы все знали, что Миа Фэрроу охотится на богатых мужчин, но когда она начала встречаться с Фрэнком Синатрой, Дали пришел в ужас. "Худший певец в истор-р-рии!" — сказал он. Он считал себя суперсводником и хотел, чтобы она вышла за Пресли. Дали считал самого себя Элвисом сюрреализма. В качестве свадебного подарка он послал Миа Фэрроу и Фрэнку Си натре аквариум с живой крысой (это была Миа), которая пожирала ящерицу.

— А кто был крысой?

— Элвис Пресли.

— Нет, Фрэнк Синатра.

— Дали обещал нам телевизор, — вспомнил Артуро Каминада. — Мы хотели цветной, а получили старый черно-белый. Дали не захотел платить за новый цветной.

— Когда я впервые встретила Дали, — заговорила Аманда Лир, — он выглядел довольно смешно — глаза навыкате и навощенные усы, выкрашенные в угольно-черный цвет. Он сидел в компании педерастов с самыми нелепыми именами — Луи XIV, святой Себастьян, Иисус Христос, Камбала, Нэнси Шарбонне... У Нэнси была самая красивая задница из всех, что он когда-либо видел. Дали представил меня своим приближенным. "Все мои девушки лесбиянки, а все мои пар-р-рни — гомосексуалисты, — сказал он. — Дали щелкает пальцами, и они совокупляются по команде". Время от времени он давал им наркотики. За обедом мы ели консервированные сардинки. После еды Дали попросил меня попозировать ему одетой. Нужно было только снять трусики. Я стояла на стеклянном столе, а Дали сидел Под ним с карандашом и блокнотом, внимательно разглядывая то, что под юбкой. Он хотел понять, где у меня была мошонка, когда я была мальчиком. Наконец он начал было рисовать. "Стой спокойно, не двигайся, — сказал Дали. — Это не займет много времени. И не смотри на меня". Но вместо того чтобы создать очередное произведение искусства, он вдруг начал неистово мастурбировать, а потом завопил: "Пикассо — это искусство, с заглавной И. Дали — это Дали, с заглавной Д!" Онлюбил рассказывать анекдоты. Вот один, например. К проститутке приходит мужчина. Почти голый, с кровавыми ранами на руках и на ногах, в терновом венце. Клиент проводит у женщины около часа. Потом подруга спрашивает ее: "Кто это был?" "Не знаю, — отвечает проститутка, — но трахается он божественно". Это была лучшая шутка, которую когда-либо слышал Дали. Однажды утром Исидро Беа увезли в больницу. Дали запаниковал. Ему нужно было окончить заказ, и он спросил, не смогу ли я заменить ему Беа в студии. На черном холсте я нарисовала огромную скалу. Дали посмотрел на нее и сказал: "Пор-р-ртрет моего отца!". В то время я встречалась с Дэвидом Боуи⁷. Дали звонил мне каждый день с утра пораньше, пока я была в Лондоне. Дэвид снимал трубку и говорил, великолепно передразнивая Дали: "Добр-р-рое утр-р-ро!". Альбом "Звездная пыль" был детищем Дали, но Боуи он не любил. Он говорил, что ему больше нравится Элис Купер⁸. Что касается меня, то я отчаянно хотела стать Дэвидом Боуи женского рода и почти преуспела в этом, но когда я вошла в десятку и меня начали показывать по испанскому телевидению, Дали каждый раз злился и выключал телевизор. Когда мы встретились в очередной раз, он сказал: "У тебя голос как у пьяницы". Я хотела выйти замуж и представила своего будущего мужа Гале. "Он похож на тюленя", — сказала она. Как оскорбительно. Я покинула Кадакес и никогда больше не видела Дали.

— Здорово! — воскликнул Марк Лакруа.

— Я работал на Дали, не получая жалованья, за десять процентов комиссионных, — сказал капитан Мур. — В середине семидесятых спрос побил все рекорды. Доходы с продаж превысили тридцать пять миллионов за год. Благодаря Дали я тоже сколотил состояние. Он любил деньги, много денег. Каждый день он хотел видеть на своем подносе для завтрака чек на крупную сумму. Но идеи у него закончились, руки чертовски тряслись. Он не мог даже расписаться. Он часто сидел за столом с остановившимся взглядом, в ступоре. И тогда его менеджер решил продавать отпечатки большого пальца Дали вместо подписи. Новый менеджер, Эрико Сабатер, бандюга (он часто околачивался здесь с пистолетом), окунул палец Дали в чернила и прижал к бумаге. С тех пор музей Дали выпускал литографии Дали с его подписью и отпечатком большого пальца. Когда я впервые это увидел, то подумал — какого черта, что они делают? А в семидесятых случилось следующее...

В галерее представляли нового художника и его работы. Красивые мужчины и женщины потягивали вино. Сабатер с бокалом вина сидел в углу. На боку у него болтался пистолет в кобуре, как у чикагского гангстера. Подошла Гала, в белых носочках и в полинявшем платье от «Шанель» как минимум тридцатилетней давности. Она была причесана и нарумянена так, как будто только что вышла из-под рук таксидермиста. Сутулая, с опущенной головой.

Сабатер:

— Можно уезжать?

Гала:

— Мы только что приехали. Ты не видел экспозицию.

Сабатер:

— Не я ее делал.

Гала:

— И что? Здесь есть несколько замечательных молодых художников. Видишь вон того человека?

Сабатер:

— Кто это?

Гала:

— Его зовут Мануэль Пиджоль Баладас.

Сабатер:

— Какое претенциозное имя.

Гала:

— Согласна. Это художник года. Работает в барселонской студии Уолта Диснея. Тебе не кажется, что он подражает стилю Дали до мелочей? Всю жизнь Дали был денежной машиной. Старая машина износилась, ее нужно заменить. Нам нужна новая машина. Мне кажется, Мануэль Баладас подойдет. Мы назовем его Маленьким Дали.

Сабатер:

— Вы с ним это обсуждали?

Гала:

— Он еще не знает. Я ему пока не сказала.

Сабатер:

— Не пудри парню мозги.

Гала:

— Не буду.

Мануэль Пиджоль Баладас вздохнул.

— Как только Дали умрет, — сказал он, — я отправлюсь за решетку на следующие двадцать пять лет. Меня захотят убрать.

— У Дали появились первые признаки болезни Паркинсона. Прежде чем он отправлял ложку в рот, мне приходилось пробовать суп и паэлью, — сказал Артуро Каминада. — Он боялся, что Сабатер его отравит. Дали законсервировался в своем собственном доме... Его пугало то, что должно было случиться.

Официант принес две бутылки розовой кавы в ведерке со льдом, похожем на перевернутый вверх дном цилиндр. Мы подняли бокалы и чокнулись.

— За Дали! — сказал Антонио Рибас.

— За Сальвадора! — поддержал его Франчес.

— За Сальвадора Дали! — встал капитан Мур.

— Спаситель, — сказала Ультра Вайолет.

— Христос, — добавила Аманда Лир.

— За великого художника! — провозгласил Марк Лакруа.

— За того, кто был великим художником, — уточнил Мануэль Пиджоль Баладас.

И великим аферистом, подумал я и поднял бокал за своего президента и всех доверчивых любителей искусства, которых когда-либо лишали их честно заработанных денег.

— Дали не брался за кисть десять лет, — сказал капитан Мур, — хотя надо было поддерживать объем продаж. Дали и Гала были страшными транжирами. В сорок один год он стал богатейшим художником в мире. В семьдесят один он жил, как магараджа. Это финансовое кровопускание нужно было прекратить.

Я безучастно смотрел на Средиземное море.

Аманда Лир слегка улыбалась.

— Гала увидела мои работы, — заговорил Мануэль Пиджоль Баладас. — Они ей понравились. "Ты молодец, — сказала она. — Я хочу тебе помочь. Я продвину тебя так же, как продвинула Дали, когда он начинал". Она попросила меня приехать в Порт-Льигат. Я привез с собой несколько акварелей. Гала была впечатлена. "Хорошо, но недостаточно для того, чтобы выгодно их продать, — сказала она. — Ты талантлив не меньше чем Ван Гог и Модильяни, но не забывай, что и Ван Гог, и Модильяни умерли в нищете. Живопись — не кроссворд. Не стремись разгадать загадку. Каждый шедевр — это великая тайна". Я поблагодарил ее. "Нарисуй мне несколько акварелей в старом стиле Дали", — попросила она наконец. Я предпочитал придерживаться своего стиля и отклонил ее предложение. Гала была в ярости. Позже, в 1975 году...

День медленно угасал.

— С меня хватит. — Капитан Мур допил остатки вина и пошел прочь размашистым военным шагом.

— Что случилось в 1975 году?

— Гала нашла меня. "Мы в отчаянии, ты должен помочь Дали, — сказала она. — Ты отличный художник. Я хорошо тебе заплачу. Напиши несколько картин в стиле Дали". Мне стукнуло тридцать, у меня была жена, закладная в Барселоне и второй ребенок на подходе, деньги бы нам пригодились. Кроме того, на акварель у меня ушло бы часа два, не больше, а на картину — два или три дня. Через две недели после встречи с Галой я приехал в дом Дали на Коста-Брава и опорожнил багажник. Гала была в восторге. Я получил от десяти до пятнадцати тысяч песет за акварели среднего размера и сто тысяч песет за маленькую картину маслом на холсте. Сто тысяч песет в то время равнялись примерно четыремстам долларам. Все картины были оригинальны, я не копировал раннего Дали. Гала внимательно рассмотрела каждую работу. Дали изучал их под лупой, как будто перед ним лежали его собственные подлинники. Все они были неподписанными. Дали страдал от болезни Паркинсона, даже не мог написать собственное имя — он глотал лекарства, как конфеты. Подпись поставил его ассистент.

— Если хотите знать, Гала должна сидеть в тюрьме, — сказал Ксавьер Кугат.

— И Гала, и Дали, — уточнил Антонио Рибас.

— Дали мертв. В мире искусства он — бог, — сказала Ультра Вайолет. — Можете себе представить бога за решеткой?

Мануэль Пиджоль Баладас поджал губы.

— Это была великолепно разработанная афера, — продолжал он. — С помощью Галы и Сабатера Дали наводнил рынок подделками. Я получил четыреста долларов за картины. Не моргнув глазом, Сабатер распродал их по музеям и частным коллекциям за двести тысяч, и к каждой вещи прилагался сертификат подлинности. Некоторые из моих работ выставлены в постоянных экспозициях лучших музеев мира, хотя на них чужая подпись. Как правило, если Сабатер находил клиента, достаточно глупого для того, чтобы расстаться со своими честно нажитыми деньгами, он фотографировал Дали рядом с подделкой. На снимке трясущиеся руки не видны.

— Сколько картин вы написали за Дали?

— Пятьсот, между 1975 и 1982 годами.

— А акварелей?

— Две тысячи. Или три.

— Вы сбились со счета?

— Да.

— Сколько же в мире поддельного Дали?

— Абсолютно поддельного, как вы его называете?

— Да.

— Семьдесят пять процентов.

— Семьдесят пять?

— Да. Даже на "Сотбис" продаются мои акварели.

— То есть три четверти всех работ Дали — это фальшивки?

— По весьма приблизительному подсчету.

Аманда Лир сглотнула.

— Дали был моим наставником, — сказала она. — Он позволял мне пользоваться своими карандашами и кистями. В конце каждого дня Исидро Беа мыл кисти скипидаром. Однажды утром Дали попросил меня срисовать ангела Леонардо да Винчи из альбома по искусству. Он поставил подпись на готовом рисунке и отдал его Гале. В тот же вечер Гала продала мой рисунок Джине Лоллобриджиде, итальянской кинозвезде. Это был абсолютно поддельный Дали — точнее, подлинная работа Аманды Лир с подписью Дали.

— Якобы подлинная Аманда Лир, — сказал Рамон Гвардиола.

— Или якобы подлинный Дали? — Мануэль Пиджоль Баладас усмехнулся.

Я был горд. И рад. Даже в обыкновенном дружеском разговоре они начали использовать мою собственную классификацию.

Чтобы закруглиться, мы заказали пончики, обжаренные в оливковом масле и посыпанные сахаром. Ксавьер Кугат окунул один в горячий шоколад.

У Аманды Лир были слезы на глазах.

— Когда Гала умерла, я изо всех сил старалась утешить Дали. — Она вздохнула. — Я купила огромный венок и уверяла Дали в своей искренней привязанности. "Мой милый Дали, не грустите", — сказала я. Он прервал меня: "Нет больше никакого милого Дали. Все кончено. Все кончено..." Больше я его не видела и не получала от него никаких вестей.

Поздно ночью меня разбудили завывания сирен, визг тормозов и мерцающие голубые огни "скорой помощи", пронесшейся вдоль улицы. Я выскочил из постели. Машина остановилась у подножия горы. Дом Дали был ярко освещен. Свет горел повсюду. Даже у лебедей, плавающих в бухте, на спинах мерцали свечи. Я услышал крики и стук в дверь. Звонок телефона в ночной тишине. Трубку никто не брал. Полная луна. Я прежде никогда в жизни не видел на черном небе столько звезд. Ни единого облачка. Оглушительно трещали мириады цикад. Сверчки не умолкали. "Скорая помощь" начала бесстрашно подниматься по горной дороге и вскоре затерялась среди дикого ландшафта. Только ее мерцающие фары окрашивали небо в невероятные цвета. Через несколько секунд все успокоилось, все стихло. Дали умер, подумал я. Он не вернется. Все кончено.

Примечания

1. Ава Гарднер — американская актриса, одна из ярчайших звезд Голливуда 1950-х гг.

2. Рене Магритт (1898-1967) — бельгийский художник-сюрреалист; Луис Бунюэль (1900-1983) — испанский кинорежиссер.

3. Марсель Дюшан (1887-1968) — французский художник, одна из крупнейших фигур искусства авангарда XX в.

4. Испанское блюдо из риса.

5. Джоан Коллинз (род. в 1933 г.) — английская актриса, получившая широкую популярность в 1980-е гг., сыграв роль Алексис Колби в телесериале "Династия".

6. Фэй Данауэй (род. в 1941 г.) — американская актриса ("Бонни и Клайд", "Аризонская мечта", "Дон Жуан де Марко").

7. Дэвид Боуи (род. 1947 г.) — британский рок-музыкант, певец, продюсер.

8. Элис Купер — американский рок-музыкант, повлиявший на формирование стиля и внешней атрибутики хэви метал и рок-музыки 1970-х гг.

Предыдущая страница

К оглавлению

Следующая страница