С Эдвардом Джеймсом и Лоркой

Пришло время отправляться в Порт-Льигат на ежегодные каникулы, однако нужно было закончить еще несколько дел. В начале июля Дали выехал в Лондон для организации своей следующей выставки и остановился на Уимпол-стрит у Эдварда Джеймса. Затем, вернувшись в Париж, он следил за набором брошюры "Завоевания иррационального". Книга вышла из печати 20 июля 1935 года (1200 экземпляров на французском и 1000 экземпляров на английском для Жульена Леви в Нью-Йорке), и вскоре после этого Дали направился в Каталонию вместе с Галой¹.

"Завоевание иррационального", девятнадцать страниц небольшого формата, были иллюстрированы "Анжелюсом" Галы" в цвете (на фронтисписе) и черно-белыми репродукциями работ Дали. В этом тексте Дали утверждал превосходство своего параноидно-критического метода, основываясь на исконном внимании сюрреализма к пассивному автоматизму. На этот раз во вступлении к эссе он приводит хвалебную цитату из Бретона в свой адрес: "Дали наделил сюрреализм приемом наипервейшей важности, в особенности это касается параноидно-критического метода, который сразу же показал свои возможности в живописи, поэзии, кино, конструировании сюрреалистических объектов, моде, скульптуре, истории искусств и даже, при необходимости, в любом способе интерпретации".

Название эссе, так же как и само название метода Дали, было находкой, которая в двух словах заключалась в следующем: иррациональное — да. Но нельзя позволять подсознанию доминировать, надо использовать энергию иррационального в работе. А работы, по мнению Дали, много, потому что люди жаждут духовной пищи, которую раньше давал католицизм, а сейчас может предложить только сюрреализм или... национал-социализм. Не то чтобы Дали открыто принял сторону нацизма. Но его современникам достаточно было и намека. Ведь их "систематически кретинизировали" социальные и идеологические установки, в том числе "жажда отеческой опеки" и "тщетное желание впиться в победительно сладкую, пухлую, доисторическую, нежную, военизированную задницу гитлеровской няньки". Дали использует терминологию фашизма ("жажда Империи", "славные победы", "территориальное окружение"). Кроме того, он предполагает, что его стремление помириться с отцом, только что осуществленное, связано с его одобрением Гитлера.

Конечно же, Дали привлекали квазифашистские определения: "Мое тщеславие ограничено живописной задачей — отразить образы иррационального с империалистической страстью к точности". Для достижения этого годятся любые trompe l'oeil (обманки), иллюзионистские трюки и, конечно, "совершенно дискредитировавший себя академизм". Все приемлемо, когда дело касается главной цели — достичь "объективной ценности неведомого безумного мира нашего иррационального опыта".

Должно быть, это эссе своей скрытой симпатией к фашизму и признаками возрастающей мегаломании Дали выбило Бретона из колеи. Однако никаких свидетельств его реакции не сохранилось.

В конце июля супруги Дали отправились в Ма Жюни на остров Паламос в гости к Серту, где застали Эдварда Джеймса. Дали переживал творческий подъем и, по словам Джеймса, "начал писать чудеса"². Но этим летом развлечения кончились, едва успев начаться. Граф Алексис Мдивани, брат жены Серта — Русси, также живший на вилле со своей любовницей Мод фон Тиссен-Борнемис, 1 августа погиб в автомобильной аварии по дороге в Перпиньян. Граф умер на месте, а его подруга отделалась легким ранением³. После душераздирающих похорон на Паламосе большинство гостей, в том числе и Эдвард Джеймс, разъехались но Дали и Гала остались еще на несколько дней. В открытке Джеймсу, отправленной из Кадакеса, Дали писал, что наблюдать горе дорогих друзей было тяжело. Дали обожал Русси Серт, чье лицо, как он заметил впоследствии, напоминало портрет молодой девушки Вермера, находящийся в Гааге⁴. Видеть Русси в глубоком отчаянии было мучительно; художнику с трудом удалось восстановить работоспособность. Тем не менее он вновь погрузился в обдумывание их совместного с Джеймсом "воображаемого города"⁵.

Мы имеем в виду картину "Окраина параноидно-критического города: послеполуденный час на обочине европейской истории", одно из лучших и самых сложных полотен Дали этого периода, которое Джеймс собирался приобрести. Картина была начата на Паламосе незадолго до трагедии (позже Дали говорил, что она была "написана" там)⁶; два ее архитектурных элемента взяты художником с натуры: здание с колоннами слева (в стиле Де Кирико) весьма похоже на казино "Ла Юнион", а купол, венчающий его же, является стилизованной версией импозантного сооружения Ар Нуво, принадлежащего семейству Рибера. Оба здания были разрушены в 1970-е годы⁷. Картина, несмотря на небольшие размеры (46 х 66 см), является, можно сказать, антологией размышлений Дали тех лет. Справа — архитектурный мотив, напоминающий улицу Дель Каль в Кадакесе, свидетельствует, что родная почва играла активную роль в создании образа "параноидно-критического" города, в который нас зазывает Гала, протягивающая кисть черного винограда. Но почему Дали решил представить Кадакес именно этой улицей? Наиболее вероятной причиной нам кажется та, что его сумасшедший дед Галь жил всего в нескольких шагах от нее, о чем Дали прекрасно знал. На сейфе в правом нижнем углу картины лежит золотой ключ, а в замочной скважине видна крошечная фигурка ребенка, как бы повторяющая фигуру, стоящую под аркой в конце улицы. Не означает ли это, что Галь является ключом, или одним из ключей, к пониманию личности художника? Предположение это кажется разумным. В Кадакесе, который, по словам Дали, мог похвалиться "величайшими шизофрениками Средиземноморья"⁸, родился и его несчастный дед, в припадке безумия убивший себя. Разве мог художник забыть об этом? Или о том. что и он сам, возможно, унаследовал предрасположенность к психическому расстройству?

Арка в центре картины с разрушенной стеной, которую поддерживает костыль, и оптическим трюком в стиле Магритта повторяет башню на заднем плане с колоколом в виде девочки. Дали, по всей видимости, изобразил башню Вилабертрана, селенья неподалеку от Фигераса, куда он в детстве часто ходил гулять с друзьями⁹. Но здесь трудно заметить сходство, потому что башня, о которой идет речь, — романского стиля. Что касается девочки-колокола, ее фигура вдохновлена звонницей фигерасской монастырской школы, которую было видно, как уже говорилось в связи с картиной "Девушка из Фигераса" (1926), с террасы семейного дома. Классический фронтон и полукруглая арка школы были разрушены во время Гражданской войны.

Как мы уже видели, Дали не раз упоминал о том, что его юношеские онанистические фантазии обычно основывались на воображении трех колоколен: Сант-Пере в Фигерасе, Сант-Нарсис в Жероне и церкви в Делфте, изображенной Вермером. Позднее к этому списку добавилась и звонница монастыря, в котором училась Анна Мария; соответственно, предположение о том, что качающаяся девочка-колокол — столь частый мотив в картинах Дали после 1935 года — символизирует его как мастурбатора, кажется нам оправданным. Спустя годы Дали преподнес в дар колокол такой же формы маленькой церкви Сан-Бальдири, которая охраняет вход на кладбище Кадакеса¹⁰.

В "Пейзаже с девочкой, прыгающей через веревочку" (1936) все три башни видны отчетливо. На переднем плане — прыгающая девочка в белом платье, как и в "Окраине параноидно-критического города" и во многих других картинах и рисунках последующих лет. Дали говорил Антонио Пичоту, что изобразил свою двоюродную сестру (в действительности тетку) Каролинету, которая, как мы помним, умерла в 1914 году, когда Дали было всего десять лет: эта смерть была большим горем для семьи¹¹. Каролинета напоминает о себе в нескольких картинах 1933-1934 годов и особенно в двух, названных "Явление моей кузины Каролинеты на берегу в Розесе". В работах Дали она всегда связана с летом, и это наводит на мысль, что для юного Дали, видевшего ее во время поездок в Барселону и визитов семьи в Фигерас, Каролинета была одной из первых женщин, вызывавших в нем сексуальное любопытство. Если следовать внутренней логике его картин, кажется вероятным, что она участвовала также в его юношеских фантазиях.

Большинство деталей "Окраины параноидно-критического города" словно созданы для того, чтобы смутить или вывести зрителя из себя. Кисть винограда в руке Галы повторяет очертания половых органов коня; глазные впадины черепа на столе соответствуют внутреннему пространству ручек амфоры рядом; арочное здание повторяется в миниатюре на подушке слева внизу; замочная скважина ящика комода над ней совпадает с замочной скважиной сейфа внизу справа; крошечные колокольчики соотнесены с фигурами на крыше арочного здания и т.д. Если паранойя, в соответствии с теорией Дали, предполагает "бредовое соединение" образов, то лучшего примера, чем этот, быть не может: во-первых, по решимости художника выразить этот феномен в своем искусстве и, во-вторых, вызвать у зрителя если и не параноидный бред, то по меньшей мере расстройство сознания.

К этому времени Джеймс и чета Дали стали прекрасными друзьями и много времени проводили вместе. После гибели Мдивани они часто писали друг другу и вскоре перешли на "ты". Посетив Зальцбург, где музыка, по его словам, помогла ему забыться, Джеймс выехал во Флоренцию, где сел на поезд до Неаполя и затем обосновался в большом доме в Равелло, который арендовал у лорда Гримторпа. Дом назывался "виллой Гимброн", он возвышался на скалах, откуда открывался прекрасный вид на Амальфи и бухту Салерно. Это место было идеальным убежищем, и Джеймс стал уговаривать супругов Дали приехать к нему в октябре. Он так жаждал вновь увидеть их, что наконец, не выдержав, срочно выехал в Испанию. Они провели вместе десять дней, половину из них в Кадакесе, а половину — в Барселоне¹².

Эдвард Джеймс, импульсивный и непредсказуемый, был, как всегда, в своем репертуаре! Благодаря своей неспособности долго находиться на одном месте он удостоился стать свидетелем воссоединения Дали и Лорки. Лорка теперь достиг расцвета своей славы как самый знаменитый поэт и драматург Испании. Федерико был в таком восторге от встречи с Дали, что позволил себе нечто совершенно ему не свойственное — пренебрежение к другим людям. Вечером 28 сентября он должен был участвовать в поэтическом и музыкальном концерте в его честь. Зал был полон, оркестр и хор наготове, возбуждение нарастало... Но поклонники Лорки ждали напрасно. Харизматический поэт уехал вместе с Дали к морю в Таррагону без каких бы то ни было объяснений¹³.

Лорка находился в Барселоне в связи с постановкой своих пьес и был предметом разных толков в городе. В интервью, которого удостоился молодой журналист Хосеф Палау-и-Фабре, будущий исследователь творчества Пикассо, поэт без умолку повторял о возобновлении отношений с Дали. Они задумали совместную работу, они вместе займутся декорациями... "Мы близнецы душой, — говорил он. — И вот вам доказательство: семь лет мы не видели друг друга, но мы находим согласие буквально во всем, будто бы никогда не прерывали наших бесед. Сальвадор Дали — гений!"¹⁴ Замечание поэта о том, что их души — близнецы, вызывает в памяти сделанный Лоркой в 1927 году рисунок-портрет художника, где он трактован как один из Диоскуров, если верить словам Дали¹⁵.

Гала, казалось, была очарована Лоркой не меньше, чем он ею — женщиной, которой удалось не только обольстить, но и удержать Дали. В 1952 году художник вспоминал, что она "была ошеломлена привязчивым и лиричным феноменом", пока изумленный Лорка не переставая три дня говорил о ней¹⁶. Что касается Джеймса, он был возбужден, как никогда, сообщив в письме Диане Эбди о том, что встретил многих друзей Дали в Барселоне, и прежде всего Гарсиа Лорку, который читал им стихи целый вечер. Джеймс называл его "действительно великим поэтом", наверное, единственным из всех, встреченных им в жизни¹⁷.

Внешность и манеры Джеймса показались Лорке забавными. По словам Дали, как-то раз Джеймс облачился в тирольскую одежду: короткие штаны и рубашку с кружевными оборками. Лорка сказал, что он похож на "колибри, раскрашенного как солдат эпохи Свифта"¹⁸.

Джеймс пригласил Лорку вместе с супругами Дали посетить Равелло, однако поэт, обремененный театральными делами в Барселоне и другими планами, не смог принять предложения. Лорка и Дали никогда больше не встречались.

Годы спустя, умышленно или нет, Дали позволил себе очень далекое от правды описание своей последней встречи с "величайшим другом" молодости, утверждая, что она состоялась чуть ли не накануне Гражданской войны в Испании. Он говорил, что будь он более настойчив, Лорка сопровождал бы их с Галой и Джеймсом в Италию и тем самым избежал бы участи, которая ждала его в Гранаде. Но это, разумеется, вздор, поскольку предложение о поездке было сделано за девять месяцев до начала войны и уничтожения демократии, с которой прочно связывалось имя Лорки¹⁹.

Из Рима и Равелло Дали посылал восторженные открытки Фуа ("Италия оказалась еще сюрреалистичнее, чем сам Папа"). Трудно поверить, что он действительно не писал Лорке после возобновления этой уникальной дружбы, однако следов этой переписки не найдено²⁰. Посещение Италии оказалось весьма удачным. Джеймс говорил Эдит Ситуэл, что очень привязался к Дали и Гале и что художник делал огромные шаги в живописи, освобождаясь от многих "утомительных и несчастных маний", которые мешали его работе. Он считал его теперь самым нормальным и "счастливым человеком, какого можно себе представить, не истощенным нервными перегрузками"²¹.

Чета Дали, в свою очередь, восхищалась Джеймсом. Вернувшись на Рю Гоге в конце октября, Сальвадор написал ему, что очарован его "необычайным поэтико-критическим духом" и глубоко удовлетворен тем, что они так хорошо стали понимать друг друга. Он заверял Джеймса в своей и Галы искренней любви к нему, говоря, что его отсутствие порождало дыру в его спине, подобно нянюшке из картины "Отнятие от груди накормленного шкафчика"²².

В ноябре того же года Джеймс пригласил чету Дали в Лондон, где познакомил Сальвадора с архитектором Хью Кэссоном, занятым в то время перестройкой дома Эдвина Лутьена, который Джеймс приобрел для своей жены. Теперь же, после развода, он решил устроиться там сам. Участие Дали в отделке свелось к предложению выкрасить наружные стены в красно-коричневый цвет, что и было сделано. Идеи Дали о сюрреалистическом интерьере, однако, оказались слишком сложны для реализации²³.

К этому времени Джеймс настолько уверовал в гениальность Дали, что решил стать меценатом. В марте 1936 года Дали, работающему в Порт-Льигате, понадобилось 10000 франков для приобретения еще одной хижины вблизи их дома. Джеймс дал 5000 в счет будущей "большой картины" и уговорил лорда Бернерса внести вторую половину. Это было самое малое, что он мог сделать для своего "дражайшего друга", как он стал его называть²⁴.

Дали познакомился с лордом Джеральдом Бернерсом в Париже на концертах, организованных герцогиней де Полиньяк, в доме которой огромная гостиная была декорирована Хосефом Мариа Сертом "стадами слоновьих зародышей"²⁵. Композитор и писатель, Бернерс сотрудничал с Русским балетом. Он был почти таким же щедрым меценатом, как и Джеймс, официально числился сотрудником британского посольства в Италии и разъезжал по Риму в таком роскошном "Роллс-Ройсе", что итальянцы принимали его за самого посла. По-видимому, Дали ему сразу понравился ²⁶.

Начало меценатства Джеймса совпало с последним дошедшим до нас посланием художника Лорке из Порт-Льигата в марте. Дали посмотрел возрожденную постановку пьесы Лорки "Йерма" в Барселоне:

Дорогой Федерико!

До чего жаль, что ты так и не приехал в Париж! Мы бы прекрасно провели время и сделали что-нибудь вместе.

Я видел "Йерму". В ней столько темного, стоящего за гранью реальности, -столько сюрреализма}.

Мы уже два месяца в Порт-Льигате — очищаемся здешней ясностью и логикой и поедаем невероятные здешние тушеные бобы — высший сорт, глаз не оторвать, слюнки текут, тают во рту! А что до приправ — Элевсинские таинства в соуснице.

Чем ты занят сейчас? Что пишешь? Какие планы?

Мы всегда рады видеть тебя, приезжай. А помнишь это чучело (нельзя поверить, что человек, а не чучело, хоть тут тебе и руки, и ноги), поименованное Максом Аубом?

Гала шлет тебе привет, а я обнимаю тебя²⁷.

На этот раз Дали прожили в Кадакесе до начала июня, постоянно переписываясь с Джеймсом, которого стали любовно называть "Petitou" ("малыш" — франц.). Они сообщили ему, что купить соседнюю лачугу не удалось, но вместо этого наняли одного из местных жителей, по имени Эмилио Пигнау, пристроить еще один этаж к их дому. Вскоре они всё приведут в порядок²⁸. Погода стояла по-прежнему мерзкая, так что Дали прилип к своему мольберту "как обезьяна на картине Тенирса". Он, кроме того, работал над статьей для "Minotaure", посвященной прерафаэлитам, и проектировал обложку для его следующего номера. Гала писала Джеймсу, что Дали работает "с бешеной силой, как никогда прежде не работал" и что ей очень нравится его последняя картина. Следующая выставка, без сомнения, должна стать наиболее полной и красивой и отличаться разнообразием вещей. Она имела в виду выставку у Алекса, Рида и Лефевра в Лондоне, намеченную на июнь. Дали в приписке спрашивал Джеймса: не одолжит ли он "Параноидную голову" для планируемой сюрреалистической выставки в Лондоне?²⁹ Джеймс дал согласие. Его новой причудой теперь была идея декорировать одну из комнат своего дома на Уимпол-стрит камнями с мыса Креус. Но архитектор предупредил его, что дом может рухнуть. Как же быть? Дали предложил вместо этого расписать стены пейзажами Креуса по приезде в Лондон в июне: это будет куда эффектнее и менее опасно³⁰.

Тем временем, с 22 по 29 мая, в Париже в галерее Шарля Раттона проходила Сюрреалистическая выставка объектов (не путать с Выставкой сюрреалистических объектов). Изысканная экспозиция включала в себя "природные" объекты, "интерпретированные природные" объекты, "объединенные природные" объекты (два произведения Макса Эрнста), "обеспокоенные" объекты, "найденные" объекты, "интерпретированные найденные" объекты, "американские" объекты, "океанические" объекты, "математические" объекты, "готовый" ("ready-made") объект и "вспомогательный готовый" объект Марселя Дюшана и собственно сюрреалистические объекты: собрание работ Арпа, Бельмера, Бретона, Жаклин Бретон, Сержа Бриньони, Клода Кауна, Калдера, Дали ("Афродизийский вечерний смокинг" и "Памятник Канту"), Галы ("Лестница Купидона и Психеи"), Оскара Домингеса, Дюшана, Эрнста, Анхеля Феррана, Джакометти, С.У. Хейтера, Жоржа Юнье, Магритта, Лео Мале, Ман Рэя, Рамона Маринельо, Е.Л. Т. Мезанса, Миро, Поля Нуже, Мере Оппенхайм (знаменитая меховая чашка, блюдце и ложки), Паалена, Роланда Пенроуза, Пикассо, Жана Скютнера, Макса Серве и Ива Танги. Желающие могли убедиться, что сюрреалистический объект действительно существует³¹.

Выставку у Раттона, названную Дали в письме к Фуа "лучшей коллективной сюрреалистической манифестацией того времени"³², сопровождал специальный выпуск "Cahiers d'Art" Кристиана Зервоса. В номер вошли статья Дали "Все почести — объекту!" и его же комментарии к первым художественным опытам Галы — "Лестнице Купидона и Психеи" (модель для сюрреалистического интерьера) и его собственному "Афродизийскому вечернему смокингу", ставшему одним из самых знаменитых сюрреалистических объектов. Дали подчеркнул, что в рюмки, покрывающие смокинг, был налит зеленый мятный ликер ("creme de menthe"), известный афродизийскими свойствами. Между лацканами пиджака Дали закрепил крошечный бюстгальтер (в знак уважения к Каресс Кросби?) с ярлычком "Даймонд Ди Аплифт". Дали заявил, что этот смокинг предназначается для вечерних визитов при тихой погоде. Причем, облачившись в смокинг, следует передвигаться в автомобиле хорошей марки, но ехать медленно, чтобы не расплескать ликер.

Статья "Все почести — объекту!" также содержала анализ символики свастики — свидетельство того, что фашизм занимал мысли Дали. Согласно его концепции, свастика была эмблемой, означающей слияние Левого и Правого, разрешение "антагонистических движений". Любому человеку, знакомому с фашистской пропагандой того времени, становилось ясно, что Дали тем самым оправдывал призывы национал-социализма к новому синтезу между силами революции и реакции, которым надлежало прийти к сотрудничеству. Друг Дали, Эрнесто Хименес Кабальеро, изложил теоретические основы испанского фашизма в своей книге "Гений Испании" (1932), которую художник, конечно, успел прочитать к 1936 году и, возможно, даже обсудить с автором. В ней Хименес Кабальеро доказывает, что фашизм неотделим от империализма и что слияние энергий Правого и Левого имело смысл только с точки зрения цели, заключавшейся, грубо говоря, в завоевании слабого сильным. Все это должно было найти отклик в душе Дали, стремящегося любой ценой добыть всемирную славу, подобно тому как Гитлер стремился к завоеванию Европы.

В конце статьи Дали рисует будущее сюрреалистического объекта в терминах, уподобляющих его фюреру от сюрреализма: начинается новая эра, и отныне сюрреалистический объект (благодаря, конечно же, усилиям Дали) "преуспеет в доказательстве своей параноидно-критической гегемонии". Если вспомнить программу покорения мира Дали, тщательную разработку которой он начал в шестнадцать лет, то не приходится удивляться тому, что Гитлер все сильнее очаровывает его — и малым ростом, и очевидной банальностью, и плебейским происхождением. Статья "Все почести — объекту!" вполне подтвердила подозрения Бретона относительно симпатий Дали к "новому порядку".

Примечания

1. О поездке в Лондон см. открытку Ансельмо Доменечу с почтовой отметкой от 5 июля 1935 г. (Каталонская библиотека, Барселона).

2. Из письма Э. Джеймса к Д. Эбди от 20 октября 1935 г. (EJF).

3. La Publicitat, Barcelona, 2, 3, 4 August 1935; Cronica, Barcelona, 11 August 1935.

4. SL, p. 343.

5. EJF.

6. См.: Dali (Museum Boijmans-Van Beuningen, Rotterdam, catalogue), No. 49.

7. Фотографии этого здания см. в буклете: Palamos 1995 Festa Major.

8. Dali and Pauwels, p. 24.

9. См.: Dali (Museum Boijmans-Van Beuningen, Rotterdam, catalogue), No. 49.

10. Об этих дотациях я узнал из разговора с Антонио Пичотом в Фигерасе 5 августа 1995 г.; Перманье также упоминает о декорациях Дали в виде колоколен ("Еl pincel erotico de Dali", p. 162).

11. Из разговора с Антонио Пичотом в Фигерасе 5 августа 1995 г.

12. Из письма Э. Джеймса к Д. Эбди от 20 октября 1935 г. (EJF).

13. L'Humanitat, Barcelona, 1 October 1935, p. 1.

14. Garcia Lorka, Obras completas, II, pp. 1067-1069.

15. Рисунок и комментарии Дали см.: Descharnes, The World of Salvador Dali, p. 21.

16. Dali, "Les Morts et moi".

17. Из письма Э. Джеймса к Д. Эбди от 20 октября 1935 г. (EJF).

18. Dali, "Les Morts et moi".

19. Ibid.

20. Santos Torroella (ed.), Salvador Dali de corresponsal J.V. Foix, pp. 150-153.

21. Цит.: Lowe, pp. 125-126.

22. EJF.

23. Lowe, pp. 126-127.

24. EJF.

25. SL, p. 340.

26. Cossaert, p. 218.

27. SDFGL, p. 97. Писатель Макс Ауб позднее выпустил книгу (Conversaciones con Bunuel), в которой содержится интересная информация о Дали.

28. Недатированное письмо Дали к Э. Джеймсу (EJF).

29. Из письма Галы к Джеймсу с почтовой отметкой от 11 мая 1936 г., Кадакес (EJF).

30. Из переписки Дали с Джеймсом (EJF).

31. Я благодарен Национальной галерее Шотландии в Эдинбурге за предоставление фотокопии выставочного каталога.

32. Santos Torroella (ed.), Salvador Dali corresponsal de J.V. Foix, p. 155.

Предыдущая страница

К оглавлению

Следующая страница