"Цыганское романсеро"

В конце июля 1928 года в Мадриде было издано "Цыганское романсеро" Лорки. Успех книги был ошеломляющим. Один известный критик заметил, что Лорка создал "наиболее личностный и оригинальный инструмент поэтического выражения на испанском языке со времен великих новшеств Рубена Дарио"¹. Более высокой оценки невозможно себе представить. Другие критики также оценили его. Романсы, весьма оригинально соединившие в себе традиционные и современные элементы, удались не только с точки зрения критиков, но и читающей публики, и первое издание было распродано очень быстро. В возрасте тридцати лет Лорка мгновенно стал знаменитым и любимым молодым поэтом Испании, живым классиком.

Издание "Цыганского романсеро" совпало с глубоким личным кризисом Лорки, на который он намекал в письмах друзьям. Дали был в курсе мучительных отношений поэта с молодым скульптором Эмилио Аладреном, однокурсником Дали по Королевской Академии Сан-Фернандо. В ответ на жалобы Лорки Дали написал ему одно из самых прочувственных писем, о чем мы можем судить только по небольшому фрагменту, дошедшему до нас:

Тебе — христианскому смерчу — необходимо мое язычество. Тогда, в Мадриде, тебя занесло туда, куда тебе нельзя заноситься. Я заберу тебя и вылечу морем. Придет зима и мы затеплим огонек. Бедные звери продрогнут. А ты вспомнишь наконец, что ты творец не чепухи, а чудес, и заживем втроем с фотоаппаратом².

Лорка взволнованно написал Х. Саламеа, что Дали собирается навестить его в Гранаде в сентябре. Но долгожданная встреча не состоялась. Возможно, Дали опять сослался на загруженность работой.

Тем августом Дали взялся за тщательное и аналитическое исследование "Цыганского романсеро": многие из вошедших в сборник восемнадцати стихотворений он уже знал наизусть. В начале сентября он написал длинное письмо Лорке, в котором по пунктам сформулировал свое неодобрение, одновременно утверждая, что романсы обладают "поразительной поэтической сущностью, которая не знает себе равных ни в прошлом, ни в настоящем". Как Лорка и ожидал, зная "Антихудожественный манифест" и последние статьи Дали, художник нашел его романсы слишком традиционными, слишком перегруженными местным колоритом, привязанными к "лирическим нормам прошлого", несмотря на намерение поэта быть современным. Даже наиболее захватывающие метафоры Лорки Дали осудил как стереотипные и искусственные. Однако его главное замечание относилось к тому, чему Лорка не уделил должного внимания, — бессознательному. Другими словами, Лорка еще не стал сюрреалистом. Большинство романсов, впрочем, было создано несколькими годами ранее.

Дали не мог удержаться, чтобы еще раз не прочитать лекцию своему другу в духе предисловия Андре Бретона к выставочному каталогу Арпа:

Ты же катишься по наезженной колее, антипоэтической по своей сути. Поминаешь всадника, полагая, что он взгромоздился на коня и пустил его в галоп, а это еще вопрос, кто кого пустил. Ведь может статься, что поводья — не что иное, как отростки рук, а пушок на ухе всадника куда резвее коня, намертво прикрученного к земле. Ну и так далее... Нужно отринуть условности, освободиться от того, что сконструировал разум. И тогда всякая вещица заиграет по-своему, в согласии со своей истинной сущностью, и сама решит, в какую сторону отбрасывать тень.

Дали сообщал Лорке, что расширит эти идеи в статье, посвященной ему в "La Gaceta Literaria". Статья "Реальность и сюрреальность" появилась 15 октября 1928 года без обещанного посвящения, однако в ней повторены почти слово в слово идеи, изложенные в письме³.

Это письмо свидетельствовало о глубоком внимании Дали к поэтическому творчеству Лорки, которое, однако, он сам считал устаревшим. Дали редко проявлял к другу подобную теплоту и даже нежность:

Я люблю в твоей книге все, что в ней от тебя — не похожего на того, что изо всех сил лепят "тухляки". Смуглый чернокудрый цыган, дитя природы, душа нараспашку и все такое прочее...

Это на тебя, коротколапого звереныша с махонькими коготками, кидается смерть и леденит тебе бок, это она норовит вскарабкаться к тебе на плечи, это ее я видел — и вкусил ее — у тебя за спиной, когда ты выскальзывал у себя из рук... но то были не руки, а сбившийся в складки рисунок ковра в "Рези"...

Люблю тебя и твой могучий язык, который держит книгу, и верю, что наступит день — и ты распрямишься, наплюешь на Салинасов⁴, бросишь Рифму, которую весь свинюшник почитает за Искусство, и примешься за то, от чего душа возрадуется и волосы дыбом встанут, — за такую поэзию, которая дотоле никому из поэтов не снилась.

Письмо кончалось прямым толкованием Дали сюрреализма, как он понимал его в то время:

Сюрреализм — один из способов бегства, одна из форм освобождения. И в освобождении — суть.

Мой путь лежит в стороне от сюрреализма, но и в нем есть жизнь. Как видишь, мое суждение о сюрреализме переменилось. И я рад, что теперь я думаю иначе, чем прошлым летом. Как, однако, развернулся, а?⁵

Лорка не нуждался в долгом внушении, чтобы вступить на путь, предложенный ему Дали, который должен был подвести его к самой грани сюрреализма. Произведения, написанные им сразу же после этого письма, "умного и произвольного", как он говорил Себастьяну Гашу⁶, свидетельствуют, что он внял проницательным замечаниям художника. Свидетельством тому стали "Поэт в Нью-Йорке" и "Публика". Наверняка Лорка ответил Дали, но это письмо до нас не дошло; не осталось также никаких свидетельств об их переписке вплоть до 1934 года.

Примечания

1. Ricardo Baeza, "Los Romances gitanos de Federico Garcia Lorca", El Sol, Madrid, 29 July 1928, p. 2.

2. Garcia Lorca, Obras completas, III, p. 977.

3. Dali, "Realidad у sobrerrealidad".

4. Имеется в виду поэт Педро Салинас, друг Лорки.

5. SDFGL, pp. 88-94.

6. Garcia Lorca, Epistolario, II, p. 113.

Предыдущая страница

К оглавлению

Следующая страница