Тяжкие времена

В феврале 1980 года, когда толпы посетителей продолжали наводнять ретроспективу Дали в Центре Жоржа Помпиду, Дали и Галу в отеле "Сент-Режи" одновременно свалил тяжелейший грипп. Оба были в полном физическом и эмоциональном упадке, особенно Дали. "Несмотря на две перенесенные операции, — вспоминает Альберт Филд, — он никогда не болел подолгу и на этот раз был совершенно подавлен тем, что никак не выздоравливал. Чтобы успокоить его, Гала давала ему валиум и другие транквилизаторы без предписания врача. Это немного смягчало его страхи, но препараты делали его сонным и вялым, особенно по утрам". Подобная сонливость явилась новым источником переживаний, и Гала, опять же без санкции врача, стала пичкать его "неизвестным количеством амфетаминов". По словам Филда, эти стихийные приемы возбуждающих и подавляющих психику лекарств нанесли нервам Дали непоправимый вред и вызвали неконтролируемую дрожь в правой руке, что стало для него серьезнейшей проблемой, поскольку мешало работать¹.

Энрике Сабатер, с головой ушедший в тонкости своей бизнес-империи, постоянно отсутствовал. Супруги стали эксплуатировать Майкла Стаута, который понял, что по сути дела исполняет обязанности дворецкого, особенно когда в отеле случилась забастовка². К счастью для него и для обоих супругов, Нанита Калашникофф всегда была рада оказаться рядом. Ее ждали в Испании, однако Дали настоял, чтобы она находилась при нем до полного выздоровления. Он плакал, хватал ее за руки и умолял не покидать его. "Если ты уедешь, я непременно заболею очень сильно, — просил он. — Не уезжай!" В конце концов "Людовик XIV" не могла больше тянуть с отъездом и вылетела в Европу, обещая присоединиться к Дали, как только они вернутся в Испанию³.

Вскоре после расставания художник позвонил ей. Не могли бы они вместе с Галой для восстановления здоровья переехать в ее дом в Торремолиносе? Нанита отвечала, что в доме нет свободных комнат и не лучше ли будет им поселиться в клинике "Инкасоль" (роскошном оздоровительном центре), которая находилась поблизости, под Марбельей? Нанита добавила, что ее друзья, отдыхающие там, очень хорошо отзывались о клинике. Она бы приезжала каждый день, а им был бы обеспечен медицинский уход. Дали и Гала сочли эту идею прекрасной⁴.

Двадцатого марта вместе с Сабатером чета Дали вылетела в Испанию, причем художник во время полета лежал в специальном отсеке. Нанита немедленно приехала к ним в "Инкасоль". Она была потрясена видом Дали: "Когда я улетала из Нью-Йорка, он выглядел нормально, но спустя три недели стал просто развалиной. Кожа до кости. Это вина чудовища Сабатера"⁵. Клиника "Инкасоль" надежно охранялась от журналистских полчищ, однако, как и опасалась Нанита, утечка информации через обслуживающий персонал была неизбежной. Дали передвигался с трудом и находился в глубокой депрессии. Но действительно ли в столь удручающем его состоянии был виноват один Сабатер? Нет, конечно, поскольку в больнице стало известно, что Гала вносила поправки в предписания докторов, пичкая Дали лекарствами из собственных запасов. В результате ее "курса лечения" Дали принял чрезмерное количество валиума⁶.

Дали расположились в отдельной палате, Сабатер — в другой. Каждый день в клинике обходился недешево. Они прожили там до середины апреля, а потом на частном самолете вернулись в Жерону, где их ждал Артуро Каминада, отвезший супругов на "Кадиллаке" в Порт-Льигат⁷. Через несколько дней к ним приехал Майкл Стаут, который доложил о своем впечатлении Морзам 26 апреля по телефону. В Порт-Льигате его известили, что Дали никого не принимает, однако адвокат сумел пробиться к нему. По мнению Морза, Стаут находился в двусмысленном положении, являясь адвокатом Дали и Сабатера одновременно. Это мешало ему видеть реальную ситуацию, заключавшуюся в том, что секретарь своими действиями разрушал уверенность Дали в самом себе. Морз не сомневался: Сабатер превратил художника в "дрожащую желеобразную массу". Он никогда не расставался со своим автоматическим пистолетом, пристегнутым к поясу, и устроил прослушивание телефона художника. И Дали, и Гала признавались Стауту, что подозревают Сабатера в махинациях. Даже Гала, с ее жаждой наличных денег, была склонна обвинять его всерьез⁸.

Отчет Стаута о состоянии здоровья Дали настолько обеспокоил Морза, что через две недели он вылетел в Испанию, чтобы встретиться с адвокатом и Робером Дешарном в мотеле "Де Ампурдан" в Фигерасе. Комитет по спасению Дали приступил к действиям. Питер Мур не был включен в список его членов, поскольку его сочли слишком ненадежным для столь ответственного дела⁹. Перед отъездом в Порт-Льигат тройка встретилась с Сабатером, при котором, как обычно, был пистолет. Тот держался вполне дружелюбно, но Морз ни на йоту не доверял ему. Его авантюры постепенно убедили Морза, что "Сабатер играет настоящую шулерскую роль, находясь рядом с величайшим шулером от искусства"¹⁰. Но если даже Морз начал считать Дали "величайшим шулером от искусства", значит его попытки всячески выделить и возвысить постсюрреалистический период творчества художника теряли смысл.

После заседания в мотеле "Де Ампурдан" Морз попытался встретиться с Дали, однако столкнулся с препятствием в лице "стальной русской старухи и грубиянки Галы", которая в его присутствии набросилась с бранью на одну из служанок, допытываясь, спала ли та с Артуро Каминадой. Запуганная девушка плакала навзрыд. Разгневанный Артуро покинул дом, не желая слышать, как Гала при нем оскорбляет и хозяина. Гала заявила Морзу об увольнении Артуро, но, конечно же, этот преданный слуга Дали через несколько часов вернулся. В тот день Гала, как никогда, была отвратительна Морзу, и он уехал, так и не повидавшись с Дали. После инцидента он записал в дневнике: "Если бы при конце света мне сказали: выбери того, кто достоин спасения, это, безусловно, был бы Артуро, а не его хозяин или хозяйка"¹¹.

На следующий день художника обследовал невропатолог из Барселоны, доктор Мануэль Субирана, и пришел к выводу, что болезнь Дали имеет психологические, а не физические корни, но, по словам Морза, врач "не смог оказать помощь человеку, который всю свою жизнь провел в профессиональном вранье"¹².

Одновременно с этим Морз и Стаут пытались убедить Сабатера добровольно оставить службу у Дали и в его собственных интересах, и в интересах хозяина. "Я сказал, что никто не станет его преследовать, если он просто возьмет и исчезнет, — писал Морз в дневнике 16 мая. — В конце концов он принес огромную пользу, находясь рядом с Мастером в критические годы перехода от апогея величия к глубокой старости и нервному срыву". Казалось, что в итоге Сабатер согласился и напоследок обещал немедленно отвезти Дали в барселонскую клинику доктора Пигверта для полного обследования. Дважды за ту ночь Морз просил Господа отвести от Дали "злобную силу Галы". Восьмидесятишестилетняя Муза окончательно превратилась в ведьму и бесилась от того, что невроз Дали мешал ей заниматься собой в свое удовольствие. "Смогут ли люди, наслаждающиеся величественными образами этой женщины на таких картинах, как "Мадонна Порт-Льигата", понять, насколько ужасно ее сердце?" — размышлял Морз¹³.

Верно ли предположение, что Гала, пичкая мужа таблетками из личной аптечки, на самом деле пыталась отравить его? Подобное мнение не стоит безоглядно сбрасывать со счетов.

Несмотря на то что Дали так и не заплатил доктору Пигверту за операции по удалению грыжи и на простате, врач все же посетил художника в Порт-Льигате, получив дурные вести от Морза, и уговорил его лечь в клинику. Двадцать первого мая 1980 года Дали перевезли в Барселону, и в тот же день состоялось заседание Комитета в лице Морза, Стаута и Дешарна. Встреча проходила в загородной церкви во время сиесты:

Стаут объяснил, что, по всей видимости, он больше не сможет находиться при супругах Дали в качестве сиделки. Я сказал, что также не собираюсь быть их опекуном. Поэтому оставались только Робер Дешарн и Антонио Пичот. Мы умоляли Робера взять на себя эту неблагодарную миссию. Он отвечал, что Дали уже стоили ему изрядного состояния. Мы же сказали, что у него как раз появляется возможность исправить эту ситуацию — следует только устроиться на работу к Дали и нанять адвоката для защиты прав художника. Если он будет платить адвокату сто тысяч долларов в год и сам будет получать столько же, Дали от этого не обеднеют. Робер с тяжелым сердцем смотрел на подобную перспективу, но с уходом Сабатера кто-то должен был занять его место. Я почувствовал судьбоносность этого решения и, возможно, его некоторое несовершенство, поскольку Робер не был хорошим бизнесменом и не обладал нужной решимостью. Он был слишком робок и склонен к промедлению, предпочитая бесконечно копаться в деталях. Все что угодно, лишь бы не брать на себя ответственность. И у меня, и у Стаута были некоторые опасения, касающиеся француза. Но на горизонте не было ни одного кандидата — испанца или каталонца¹⁴.

Итак, было принято решение, что Робер Дешарн заменит Энрике Сабатера. Но, следуя опыту Мура и Сабатера, Дали отказались платить фиксированную заработную плату новому секретарю. Их упрямство в этом вопросе, по мнению Морза, послужило причиной еще большего хаоса и дальнейшего разложения¹⁵.

В тот же день, когда Дали поступил в клинику Пигверта, Морз, Дешарн и Стаут проконсультировались с барселонскими адвокатами о легальности проживания Дали и Галы в Испании. Один из них, Вентура Гарсес, сказал, что супруги не могут продолжать оставаться без узаконенного места жительства и что их гражданство Монако имеет силу, если они будут проживать там не менее четырех месяцев в году. Гарсес посоветовал назначить доверенного человека, который действовал бы от имени Дали в Испании, и в первую очередь в финансовых вопросах. Ему показалось невероятным, что Гала, провозившая огромные суммы денег через таможни многих стран, никогда не подвергалась досмотру¹⁶.

В клинике Пигверта Дали осмотрели Хуан Обиолс, профессор психиатрии Барселонского университета, и невропатолог Луис Барракер. При этом присутствовал и Мануэль Субинара, посетивший Дали несколькими днями ранее в Порт-Льигате. Комиссия пришла к тому же выводу: проблемы художника чисто психологического свойства. Субинара предположил, что у Дали "депрессивная разновидность меланхолии". В результате художнику был предписан "интенсивный курс антидепрессантов". Похоже, лечение помогло. Пигверт также сообщил, что у Дали последние десять лет развивался атеросклероз¹⁷.

Морз настоял, чтобы ему разрешили увидеть Дали в клинике. Когда он вошел в палату номер 417, Дали, полуголый, выходил из туалетной комнаты. Артуро и медсестра помогли ему доковылять до кресла, он дрожал и едва ворочал языком. Морз расслышал слова: "Никакой семьи! Не желаю видеть никого из моей семьи! Никакого Серраклару! Семья ненавидит меня!" Морза ужаснуло состояние художника. Ноги его были неправдоподобно тонки, и казалось, он стал сантиметров на десять ниже. Его правая рука "от плеча до запястья дрожала не переставая". Дали бормотал, что Гала хочет покинуть его ради Джефа Фенгольта, а сам он вот-вот умрет. Сабатер находился рядом, отвечая на телефонные звонки репортеров, которые требовали новостей о состоянии здоровья Дали. Сабатер, по мнению Морза, "наслаждался привилегией единолично выступать от имени самого известного из художников Земли"¹⁸.

Рейнольд Морз больше никогда не увидит Дали живым. Двадцать шестого мая он вернулся в Кливленд, откуда известил Питера Мура о происходящем, извинившись, что не смог повидаться с ним в Кадакесе. Он сообщал, что есть только один способ помочь супругам — подписать "дружественное соглашение" с ними ради их же защиты:

Мы убедились в том, что из-за бессердечного обращения Галы и террористических методов Сабатера Дали превратился в тень. Мы считаем, что доход Сабатера от дел Дали в шесть раз превысил доход его хозяина и что он злоупотребляет суммами, предоставленными ему на расходы компании (сто тысяч долларов ежегодно). Мошенничество Сабатера как управляющего делами Дали ужасающе. Последней аферой, которую он провернул, стала публикация книг с выставки в Центре Жоржа Помпиду, за которые Дали вообще не получил гонорара. Необходимо нейтрализовать по меньшей мере двух людей — Сабатера и Джефа Фенгольта. Если мы сможем сделать это, то есть надежда сохранить имущество и привести дела Дали в порядок, чтобы дать супругам возможность почувствовать себя комфортно и жить где захочется. Наиболее серьезным упущением Сабатера как управляющего было то. что он не представил вовремя документы испанской налоговой службе, которая сама искала путей полюбовного решения вопроса. Дали следовало получить испанское гражданство, однако Сабатер убедил их принять гражданство Монако ради решения налоговых проблем, что только ухудшило ситуацию. Супруги Дали должны также написать завещание, которое имело бы юридическую силу на территории всех стран, где они ведут дела. Все это можно легко сделать. Ко всему прочему, Гала действительно очень стара, совершенно неискренна и крайне зла. Учитывая полное истощение Дали, простых усилий его старых друзей явно недостаточно. В этих обстоятельствах было мудро с вашей стороны удержаться от участия в чем бы то ни было. Мы не только положили Дали в больницу, но и смогли навестить его. Пока я активно действовать не собираюсь, но когда ситуация станет действительно критической, это будет необходимо. Стаут уже выработал план, согласно которому мы будем защищать Дали. Мир вокруг него рушится из-за неумения вести дела и жульничества Сабатера. Однако Сабатер — просто жалкий человек, неспособный вести честную игру и говорить правду. А поскольку личная жизнь Дали уже давно является предметом всеобщего обсуждения и даже жена самого бедного рыбака Кадакеса немедленно узнаёт о Дали все последние новости, не думаю, что имеет смысл скрывать суть этого трагического партнерства. Главное теперь — выбрать подходящее время для переговоров с супругами, облегчить их переживания по поводу налогов, навести хоть какой-то порядок и убедить испанское правительство в необходимости снисхождения к ним, ссылаясь на их почтенный возраст и нерадивость Сабатера. Надо также остановить бурный отток денег в выгребную яму ненасытного Фенгольта и других. Дешарн согласился поработать секретарем Дали на будущий год. Это должно помочь¹⁹.

Важным является последнее замечание о Робере Дешарне. После обсуждения ситуации в Барселоне он согласился взять на себя обязанности секретаря художника. И все же уговорить Дали порвать с Сабатером оказалось не так-то просто.

Запись в дневнике Морза от 21 мая 1981 года, на основании которой составлено его письмо Питеру Муру, свидетельствует, что у коллекционера не было сомнений относительно роли Галы в обогащении Сабатера. Она невольно помогла ему стать мультимиллионером:

Мы все понимаем, что Гала сделала Сабатера богатым с помощью своей политики единовременной оплаты. У них была принята следующая система: она устанавливала цену на акварель, с которой делали литографию для клиента. Затем Сабатер передавал ей эту сумму наличными, полученными от клиента, после чего продавал тому права на снятие репродукций с литорафии в его стране, оставляя оригинал за собой. Когда дело доходило до другой страны, Сабатер снова продавал права на ту же работу. Таким образом, он зарабатывал пятьсот тысяч против ста тысяч Дали; при этом, в конце концов, у него еще оставался и оригинал акварели! Не правда ли, умно?²⁰

Дали получал удовольствие от бесед с психиатром Хуаном Обиолсом, приятным и интеллигентным человеком. Когда художника в июле отпустили домой в Порт-Льигат, Обиолс навещал его раз в неделю. Но потом вдруг случилось нечто чрезвычайное. Семнадцатого июля, болтая с Галой и держа в руке стакан с виски, доктор рухнул замертво от сердечного приступа. У Галы началась истерика, и она срочно вызвала Антонио Пичота. Когда тот приехал, она истошно вопила. Дали находился в противоположной части дома-лабиринта и не знал, что произошло. По словам доктора Пигверта, который спешно прибыл из Барселоны, Дали так никогда и не узнал, почему Обиолс перестал его навещать²¹.

Место Обиолса занял другой психиатр — Рамон Видаль Тейксидор, с которым Дали познакомился в клинике Пигверта. В свой первый визит в Порт-Льигат Видаль ухитрился сломать ногу. Похоже, Дали представлял серьезную угрозу для своих психиатров²².

За ходом болезни Дали следили многие журналисты, в частности настойчивый Альфонсо Квинта из барселонской газеты "El Pais" ("Земля"), В начале сентября Квинта опубликовал издевательскую статью о финансовой ситуации Дали, которая заняла две страницы популярной и влиятельной газеты. Он выяснил, что в течение пяти лет Сабатер скопил состояние, равное миллиарду песет (более пяти миллионов фунтов стерлингов). Квинта навел справки о компаниях и недвижимости Сабатера, детально описав, как тот устроил супругам Дали получение легального, но не фактического гражданства княжества Монако для уменьшения налогов. Журналист обратил внимание на хаос, царящий в Театре-Музее Дали в Фигерасе, где экспозиция до сих пор оставалась столь безвкусной, что большинство посетителей уходили с чувством отвращения, понимая, что их надули. Квинта, впрочем, допустил грубую ошибку, он недооценил личную коллекцию Дали и Галы, пока еще не выставлявшуюся в музеях. Спустя несколько месяцев мадридский еженедельник "Cambio-16" опубликовал состав коллекции из семидесяти пунктов. Ценность ее была огромной²³.

Вскоре Квинта вновь поднял вопрос о налоговой проблеме Дали в Испании. С 1978 года Дали не представлял налоговых деклараций, ссылаясь на монакское гражданство, которое освобождало его от этой обязанности, и на то, что все его сбережения находились за пределами страны. Департаменту доходов и сборов было известно, что это не так. Согласно новому, гораздо более строгому закону о налогах, вступившему в силу в 1980 году, испанцы, проживающие за границей, должны были ежегодно отчитываться о состоянии своей собственности в Испании. Если же они проживали в стране непрерывно на протяжении шести месяцев, что относилось и к Дали, они также должны были декларировать доходы. Дали был вынужден заплатить налоги. Его отказ, объясняемый, скорее всего, советами Сабатера, сильно повлиял на переговоры с правительством по поводу его имущества²⁴.

Против Сабатера была начата серьезная кампания в местной и международной прессе. Его обвиняли не только в том, что он сколотил состояние за счет махинаций, но и в том, что препятствовал друзьям художника навещать его. Сабатер отверг все обвинения. Костью в горле для Сабатера явился Джеймс М. Мархам, мадридский корреспондент "New York Times", который передавал в США всю информацию, публикуемую в Испании о Дали. Двенадцатого октября 1980 года Мархам изложил читателям сведения об оффшорных компаниях Сабатера, назвав его "более чем миллионером". В одном из двух роскошных домов Сабатера работала система внутреннего телевидения, был бассейн с постоянным подогревом воды и даже пруд с омарами. Среди прочего имущества у него были яхта и две машины; он любил устраивать роскошные летние вечеринки с "арабскими нефтяными шейхами и известными личностями из шоу-бизнеса"²⁵.

Чуть окрепнув, Дали решил, что после семи месяцев затворничества наступило время заявить о себе на арене общественной жизни. Есть ли лучшее место для проведения международной пресс-конференции, чем собственный Театр-Музей? Она состоялась 24 октября 1980 года, собрав более сотни испанских и зарубежных журналистов. Загорелый Сабатер, отдавая распоряжения, встречал репортеров. Дали намеренно опаздывал, что разжигало любопытство. В конце концов он появился в зале под музыку из "Тристана и Изольды". За ним шествовала Гала, раздававшая фоторепортерам веточки нарда. Дали выглядел невероятно истощенным и постаревшим — это была просто пародия на того человека, который всего год назад давал интервью Паломе Чаморро. Дали приветствовал собравшихся: "Вот он я!" Эти же слова, как известно, произнес Хосеф Тарраделас, президент каталонского правительства в изгнании, когда с триумфом вернулся в Барселону после смерти Франко. Художник трижды ударил по столу тростью и поцеловал Галу. На нем было знаменитое леопардовое пальто, на голове — красная каталонская шапочка. Гала сидела подле него, напоминая отошедшую от дел мадам, содержательницу старомодного парижского борделя, с морщинистой кожей, покрытой толстым слоем макияжа, шокирующе ярко-красными губами и париком на том месте, где у подружки Микки Мауса расположен бархатный бант. Дали сказал, что работает по три часа в день. "Хотите посмотреть, как у меня дрожит рука?" — спросил он, подняв правую руку. Неожиданно дрожь прекратилась. "Уже не дрожит!" -проворчал он. Художник сообщил, что едва не умер и что теперь не боится смерти, потому что с радостью обнаружил, что Бог — совсем крошечный. Это открытие заставило его отказаться от идеи быть замороженным. Французские журналисты, обычно более самоуверенные и дерзкие, чем их испанские коллеги, в этот дождливый вечер вели себя довольно учтиво. Большинство вопросов не отличались содержательностью. Дали отвечал кратко, беспорядочно мешая фразы на французском, испанском и каталанском языках. Его речь лишь изредка вспыхивала огоньками былого пламени, однако он доказал, что еще способен без запинки произносить сложнейшие каталонские скороговорки.

Кульминационным моментом вечера стало представление последнего подарка Галы Театру-Музею — одной из недавних картин Дали "Довольный конь". На ней был изображен распавшийся остов коня на фоне ампурданского сельского пейзажа. Действительно ли это конь, спросил французский журналист. Может быть, это мул? "Не уверен, что именно конь, — отвечал Дали. — Но точно знаю, что это продукт распада". Затем Дали рассказал, что задумал установить в Румынии гигантскую скульптуру коня, над которой сейчас работает. Он намерен создать ее с помощью кибернетики. На присутствующих это не произвело впечатления. Через несколько минут Сабатер усадил Дали и Галу в голубой "Кадиллак" с монакскими номерами²⁶.

Испанские власти надеялись, что ретроспективная экспозиция из Центра Жоржа Помпиду будет показана в Мадриде и Барселоне после галереи "Тейт" в Лондоне, где она была представлена с 14 мая по 29 июня 1980 года. Когда стало окончательно ясно, что это невозможно, было принято решение устроить крупномасштабную ретроспективу на родине художника. Уж они-то утрут нос французам! Предварительное соглашение по этому вопросу было подписано в Порт-Льигате 22 ноября 1980 года. Дали и Гала обязались предоставить в распоряжение организаторов значительную часть своей коллекции, которая и должна была послужить основой экспозиции. Сверхпышное открытие выставки в Мадриде наметили на ноябрь 1981 года. Однако вскоре его перенесли на 1982 год, а в конечном итоге — на 1983-й²⁷.

Несколько месяцев супруги Дали составляли варианты своих новых совместных завещаний. Сабатер утверждает, что уговорил их сделать это еще во время их последнего пребывания в Нью-Йорке²⁸. Двенадцатого декабря 1980 года окончательный вариант документов был подписан в присутствии Рамона Коля — нотариуса курортного городка по другую сторону мыса Креус. Согласно новым завещаниям, после смерти супругов половина коллекции предназначалась Королевству Испании, а другая — "каталонскому народу в лице регионального управления или любого другого учреждения, которое будет его представлять". Получатели обязывались выставлять работы в музеях на радость "всем людям Испании без исключения". Были предусмотрены и некоторые тонкости на случай возникновения недоразумений между наследниками. Документы различались в некоторых деталях: Гала жестко исключила из завещания свою дочь Сесиль, которая, по ее представлению, и так получила "более чем достаточно" после смерти Поля Элюара (исключение оказалось невыполнимым, согласно испанскому законодательству), тогда как Дали добавил два пункта, отсутствующих в завещании его жены. Первый: "Я настоятельно рекомендую каталонскому правительству помнить, насколько мне всегда был дорог мой музей в Фигерасе". Для Дали его Театр-Музей действительно значил очень много, и эта просьба совершенно понятна. Но второй пункт был странным: Дали "категорически заявлял, что у него никогда не было и нет человека в должности секретаря или же исполняющего его обязанности". Что это могло значить? Возможно, что в отсутствие Сабатера Дали желал письменно зафиксировать свои сомнения в честности своего управляющего. Похоже, что Сабатер уже объявил о намерении подать заявление об уходе. В любом случае из этой приписки понятно, что Дали был сильно раздражен²⁹.

Закончив оформление завещаний, Дали и Гала срочно вылетели в Париж праздновать Рождество. Однако, по настоянию Сабатера, сначала посетили вместе с ним Женеву, чтобы договориться в одном из портовых терминалов города о хранении работ, выставлявшихся в Центре Жоржа Помпиду и в галерее "Тейт", с тем чтобы в будущем не возникло проблем с их переправкой в Испанию. Кроме того, до Рождества они успели посетить Монте-Карло для аннулирования своего монакского гражданства, необходимого для утверждения их статуса граждан Испании и для налоговой инспекции. Об этом Сабатер уже в сентябре предупредил испанские власти³⁰.

В Париже Дали и Гала поселились в закрепленном за ними номере отеля "Морис". Агентство "Франс Пресс" писало, что, несмотря на болезнь, художник не утратил жизнестойкости. Он обещал установить скульптуру коня, длиной в тридцать пять километров, и показал журналистам свою последнюю работу. Она называлась "Пожар в Афинской школе" и была помещена в большой черный ящик. Работа вновь подтвердила увлечение Дали стереоскопией и другими оптическими трюками. На этот раз фокус заключался в соединении композиций картин Рафаэля "Афинская школа" и "Пожар в Борго" таким образом, чтобы языки пламени из второй картины охватывали рассуждающих философов первой. Дали объяснил, что новая картина отражает его концепцию черных дыр. Если год назад Дали покидал Париж, утверждая, что "картина должна быть стереоскопической либо — никакой" (перефразировка бретоновского: "Красота должна быть судорожной либо — никакой"), то на этот раз необходимым и достаточным условием была "кибернетичность"³¹.

Оптимистический отчет о состоянии Дали, представленный французским агентством, был опровергнут в январе следующего года доктором Пьером Румгером, который после посещения художника поделился своим мнением с журналом "Elle" ("Она"). "Правда состоит в том, — сказал доктор, — что Дали потерял волю к жизни. То, что происходит на наших глазах, похоже на самоубийство. Просто потому, что Гала больше не ухаживает за ним. Ей уже восемьдесят шесть, всего лишь два-три часа в день она находится в ясном сознании. И эти часы она тратит на мысли о Джефе". Дали, как метко констатировал доктор, умирает подобно брошенному ребенку. Таков был его диагноз³².

Примерно в это же время Гала позвонила Эмилио Пигнау. Она сообщила, что они ненадолго задержатся в Париже, поинтересовалась делами в Порт-Льигате и сказала, что Дали очень плох. Пигнау встревожился и приехал в Париж. Гала пребывала в ужасе: Дали не желал никого видеть, он плохо ходил и не мог ясно излагать свои мысли. Его терзала паника, он постоянно пребывал в жутком настроении; доктора не могли понять, что с ним. Сама Гала тоже переживала депрессию и физическое угасание. Когда Пигнау поднялся наверх в комнату Дали, он не поверил своим глазам: облик и поведение художника не имели ничего общего с тем, что он наблюдал на протяжении многих лет. Дали бросился в объятия Пигнау. "Со мной кончено, я в отчаянии! — воскликнул он. — Ты, наверное, все знаешь, они полностью обокрали меня!"³³

Это шизофреническое заявление весьма походило на безумство дедушки Галя, о котором писали газеты перед его самоубийством в 1886 году. Сабатер, как мы знаем, хорошо поживился на службе у Дали; однако говорить, что он или кто-либо другой лишили художника состояния, было явным преувеличением. Так или иначе, Энрике Сабатер уволился с должности секретаря 31 декабря 1980 года, но согласился поддерживать с Дали дружеские отношения и остался жить в отеле "Морис"³⁴. В феврале 1981 года он лаконично заявил одному журналисту: "Характер у сеньора Дали очень тяжелый, иногда — просто невыносимый. Не всегда, конечно. Он может быть приятным и очаровательным. Но для того чтобы находиться рядом с ним так долго, как я, нужно быть уроженцем Ампурдана и — чуть-чуть тронутым трамонтаной. Дали — великий мазохист", — заключил Сабатер³⁵.

Примечания

1. Field, The Official Catalog, p. 227.

2. Из разговора с Майклом Стаутом (см. примеч. 20).

3. Secrest, pp. 240-241; из разговора с Нанитой Калашникофф в Кадакесе 25 августа 1995 г.

4. Из телефонного разговора с Нанитой Калашникофф 4 сентября 1996 г.

5. Из телефонного разговора с Нанитой Калашникофф 10 января 1995 г.

6. Из разговора с Альбертом Филдом в Нью-Йорке 11 июля 1996 г.

7. UD, pp. 53-56.

8. MDJ, 26 April 1980.

9. Рукописное примечание в копии неопубликованной книги П. Мура (см. примеч. 58).

10. MDJ, 13 May 1980.

11. Ibid., 16 May 1980.

12. Ibid., 18 May 1980.

13. Ibid.

14. Ibid., 21 May 1980.

15. Ibid., 30 October 1983.

16. Ibid., 23 May 1980.

17. Джеймс Мархам (см.: New York Times, 12 October 1980; UD, p. 56).

18. MDJ, 22 May 1980.

19. Личный архив П. Мура, Кадакес.

20. MDJ, 21 May 1980, 11.45 p.m.

21. Vila-San-Juan, p. 232.

22. UD, pp. 56-57; Secrest, p. 241; из разговора с Антонио Пичотом в Фигерасе 29 июня 1996 г.

23. Альфонс Квинта (см. примеч. 24); Альберт Арбос: "Тайные сокровища Дали" (Cambio 16, Madrid, 23 March 1981).

24. Альфонс Квинта: "Сальвадор Дали не подал налоговую декларацию о своих доходах и недвижимости в Испании" (El Pais, Madrid, 18 September 1980, p. 27).

25. Джеймс Мархам в New York Times, 12 October 1980.

26. Это описание основано на заметках, которые я сделал на пресс-конференции Дали и Галы, когда впервые увидел их.

27. "Выставка откладывается" (El Pais, Madrid, 14 January 1981, p. 20); Альваро Мартинес-Новильо (см. примеч. 52).

28. Программа Испанского Телевидения "Загадка Дали" (см.: "Библиография", разд. 7).

29. Текст завещания Галы см.: Fornes, Les contradiccions del cas Dali, pp. 137-139. Я благодарен сеньору Форнесу за предоставление копии завещания Дали. О дате ухода Сабатера см. интервью с ним в El Pais, Madrid, 29 January 1989, p. 56.

30. UD, p. 61; Romero, Dedalico Dali, p. 268; "Дали и Гала отказываются от гражданства Монако" (La Vanguardia, Barcelona, 14 September 1980, p. 5).

31. "Дали планирует создать в Париже огромный портрет философа Спинозы" (El Pais, Madrid, 14January 1981, p. 20).

32. Elle, Paris, 26 January 1981; цит.: Bona, p. 416; "Дали, оставленный Галой, позволяет себе думать о смерти" (Noticiero Universal, Барселона, 28 января 1981 г.).

33. Puignau, pp. 163-164.

34. El Pais, Madrid, 29 January 1989, p. 56.

35. Альберт Арбос (см. примеч. 81).

Предыдущая страница

К оглавлению

Следующая страница