XVIII
Кадакес, сентябрь 1926 г.
Милый Федерико!
Я пишу тебе, и в душе моей царят мир и святой покой. Стоит благословенный сентябрь, погода уже несколько дней плохая — дождливо, ветрено, суда на якорях. И оттого ощутимее дом, слышнее шелест домашних трудов, мягкий и мерный... Сестра сидит рядом, у окна, подрубает простыню, на кухне варят варенье и говорят, что пора сушить виноград; я писал весь вечер и написал семь крепких холодных волн — они здесь такие... Завтра напишу еще семь. На душе у меня покойно оттого, что я справился с делом, а море к тому же с каждым днем все сильнее походит на то, которое я пишу...
Оказывается, что Святой Себастьян, помимо всего прочего, — покровитель Кадакеса. Помнишь его часовню на горе Пони1?
Так вот, Лидия рассказала мне одну легенду о Святом Себастьяне, согласно которой он, несомненно, был привязан к столбу — и потому на спине у него ни единой раны.
Ты-то вот и не подумал, цела у него задница или нет.
Впрочем, хватит с него. Я еще должен — как друг — сказать тебе кое-что в ответ на твои рассуждения.
Ты не будешь готовиться ни к какому конкурсу2; убеди отца, пусть он оставит тебя в покое и не требует заверений, что ты позаботишься о своем будущем, о работе и о всяком таком... Публикуйся — и ты завоюешь себе славу, Америку и все что угодно, и это будет уже не мифическое имя, как сегодня, — книжки пойдут по рукам везде, повсюду.
Я сплю и вижу, что поеду в Брюссель копировать музейных голландцев, отец дал согласие и даже доволен... А насчет Гранады... Не буду врать — приехать не смогу. К Рождеству думаю сделать в Барселоне выставку3. И не какую-нибудь, сынок! А потому должен работать все время, что остается, как работаю сейчас — каждый божий день, не покладая рук, забыв обо всем.
Ты и не представляешь, как я поглощен тем, что делаю, с какой нежностью пишу я эти окна, распахнутые морю и скалам, эти хлебные корзинки, девушек за шитьем, рыб и небо в изваяньях!
Прощай, очень люблю тебя. Мы ведь увидимся, в конце концов, на радость нам обоим. Пиши мне и прощай, прощай, пойду к милым моему сердцу холстам.
Сальвадор Дали.
Примечания
1. Вряд ли за неделю, проведенную в Каталонии, Лорка успел повидать все местные достопримечательности, тем более что путь к часовне не близкий, а Лорка не любил прогулок по горам. Однако он наверняка видел раннюю работу Дали «Часовня Святого Себастьяна на горе Пони» (192?).
2. Здесь речь идет о робких, но обрадовавших родителей попытках Лорки получить место преподавателя. Что преподавать и в каком учебном заведении, он так и не решил — дальше писем друзьям и приобретения ящика с карточками для библиографии дело не пошло. Надо заметить, что Дали был единственным среди друзей поэта, кто решительно отговаривал его от поступления на службу — наверное, он лучше других понимал и натуру друга, и масштаб его таланта. Дали по собственному опыту хорошо знал, как мучительна для взрослого сына «с неопределенным будущим» (выражение отца Лорки) полная материальная зависимость от семьи, вынудившая Лорку думать о преподавании. Дали тоже тяготился своим положением и — в отличие от друга — дошел до открытого конфликта с отцом, который, зная сына, боялся одного — что тот, «напрочь лишенный практического соображения и не способный выучиться грамоте, умрет под забором, как паршивая дворняга». Возможно, так бы оно и случилось, не встреться Дали с Галой, одаренной сверх всякой меры практическим соображением.
3. Выставка состоялась в галерее Далмау 31 декабря 1927 г. — 14 января 1927 г. Среди представленных картин были упомянутая в одном из предыдущих писем «Девушка из Фигераса» и любимое полотно Дали «Хлебная корзинка». Направляясь в Америку, Дали, по его собственному признанию, больше всего боялся, что при кораблекрушении лучшее из написанного им — «Хлебная корзинка» — погибнет. Он не расставался с картиной ни на минуту, а на ночь привязывал ее себе на грудь — на случай, если его «спасут в бессознательном состоянии».
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |
