Глава 14
Нa Пасху1 к нам должен был приехать друг Сальвадора, с которым мы еще не были знакомы, — Федерико Гарсиа Лорка. Мы решили провести праздники в Кадакесе, а не в Фигерасе, подумав, что и ему Кадакес больше придется по душе. Так и случилось.
Мы с тетушкой и отцом отправились в Кадакес заранее — прибраться в доме, где никто не жил целую зиму. А Сальвадор и Федерико приехали перед самым праздником, к обеду. Такси остановилось перед террасой. В официальных представлениях не было нужды:
— Это мой друг Федерико, я вам о нем говорил.
И все. Брат показал Федерико его комнату, и вскоре мы сели за стол. Не помню, о чем мы говорили за обедом, помню одно: весь обед мы хохотали. К десерту казалось, что мы знакомы целую вечность.
Кофе мы пили на террасе, под эвкалиптом. Федерико изумила красота пейзажа, и он все повторял, что Ампурдан напоминает ему Гранадскую долину. Но еще сильнее поразил его Кадакес. Он говорил: «Здешний пейзаж сиюминутен и вечен, и притом без изъяна». А когда в сумерки мы с ним отправлялись на ежевечернюю прогулку к оливковой роще, ему казалось, что мы идем по Святой земле... Это о наших оливковых рощах он потом написал:
Как хороши оливы Кадакеса!
Сонм белых тел и сумеречных душ...
Мы сразу полюбили Федерико. И, когда Сальвадор сказал, прочитать ее нам, потому что с нами он «сразу почувствовал себя просто и хорошо». И вот в тишине, исполненной напряженного ожидания, в гостиной нашего дома в Кадакесе, у статуи Мадонны, улыбавшейся нам из ниши, затянутой зеленым шелком, он начал читать «Мариану Пинеду».
А когда кончил, мы были потрясены. Отец в неописуемом восторге кричал, что Лорка — величайший поэт нашего времени. У меня в глазах стояли слезы. А Сальвадор, с торжеством поглядывая на нас, словно спрашивал: «Ну? Что я вам говорил?!» И, удовлетворенный увиденным, улыбался другу, а Федерико, смущенный и радостный, в сотый раз повторял слова благодарности.
С этого дня отец принял Федерико в свое сердце — он стал ему вторым сыном. И Федерико ответил ему глубокой привязанностью. Он знал, что у нас он — в родном доме, а не в гостях.
Гарсиа Лорка был невысок и казался приземистым, даже неуклюжим. На его простом, на редкость живом и умном лице с крупными, далеко не изысканными чертами мне запомнилось характерное, часто виденное выражение какой-то неясной тревоги. Таким я помню его в обыденной жизни. Но стоило Федерико оказаться в своей стихии, он совершенно преображался. Стоило Федерико взять в руки гитару, начать петь или читать стихи, как движения его становились легки и изящны, а в очертаниях лица, в глазах, в рисунке губ проступала дотоле скрытая гармония. И не было человека, не подвластного его обаянию. Федерико преображался — и преображалось все вокруг. Так светится изнутри озеро, когда по его глади скользит, отражаясь в воде, лебедь.
Федерико со всеми держался просто. Конечно, цену он себе знал, но заносчивости, свойственной моему брату, был начисто лишен. Но — тоже в отличие от брата — Федерико отличался поразительной устойчивостью к влияниям. Никто не мог заставить его переменить мнение, если речь шла о важных вещах, ни за что и никогда — Федерико оставался при своем.
По возвращении в Фигерас отец, заручившись согласием Федерико, пригласил друзей нашего дома на чтение «Марианы Пинеды». (Все были восхищены и от души поздравляли автора.) А накануне отъезда Федерико отец устроил прощальный вечер и пригласил оркестр сыграть в честь нашего гостя сарданы Пепа Вентуры. Федерико прежде никогда их не слышал, и сарданы произвели на него сильное впечатление. Помню тот вечер во всех подробностях.
Доносившаяся издалека плакучая мелодия теноры наводила печаль. Разлука еще только близилась, а мы уже строили планы насчет возвращения Федерико. И договорились, что я обязательно сошью ему матроску2, точно такую, какие носят у нас в Кадакесе моряки, только отделка будет не синяя, как у всех, а красная, как хочется Федерико. Этот разговор о пустяке вселил в нас уверенность в его скором возвращении. А сардана тем временем то накатывала волной, то замирала. Ясная, чистая мелодия баюкала весеннюю ночь.
Мы еще долго бродили по бульвару, смотрели, как пляшут сардану. И легкий ветерок, налетая, словно обещал, что разлука будет недолгой, что скоро мы встретимся вновь — там же, в нашем доме у моря, и время, по которому мы заранее тосковали, — оно ведь еще не кончилось! — начнется снова...
В нашей семье всегда очень любили сарданы Пепа Вентуры. У мелодий Вентуры, не говоря уже об их высоких художественных достоинствах, есть особое свойство — они всегда волнуют душу, пробуждая самые давние, глубокие воспоминания. Иногда и сам не знаешь, что напомнила тебе песня, просто чувствуешь, как кольнула сердце старинная незабытая печаль — а ты и не подозревал, что она жива! Мы знали слова почти всех сардан (а это, надо сказать, большая редкость — их не часто поют). Сарданы были страстью нашего отца, и эта любовь передалась нам по наследству.
В нашем доме в обитом бархатом футляре долго хранилась реликвия — тенора самого Пепа Вентуры. Но отец в конце концов решил, что такая драгоценность не может принадлежать частному лицу — ее должен видеть всякий, кто пожелает, и потому отец передал тенору Пепа Вентуры в дар барселонскому Музею музыки. Хорошо помню тот день, когда за ней приехали Фольш-и-Торрес и Борральерас. Я достала тенору из футляра, где ей было так уютно, долго держала, разглядывая реликвию в последний раз, и думала, что когда-то ее касались гениальные руки, а через эти круглые дырочки в деревянном корпусе вылетало дыхание Пепа Вентуры, становясь мелодией, родной всякому каталонскому сердцу. То самое дыхание, что, отлетев в смертный час, смешалось с песней...
Как ни жаль было расставаться, я отдала тенору, потому что понимала правоту отцовского решения: этот инструмент должен находиться в Музее музыки...
Хочу заметить, что пребывание в Ампурдане Федерико Гарсиа Лорки не прошло незамеченным. В одном из еженедельников Фигераса — «Ла Bey дель Эмпорда» за 18 апреля 1925 года — была напечатана следующая заметка:
ПОЭТ ИЗ ГРАНАДЫ В ФИГЕРАСЕ
Дружба привела в наш город гранадского поэта Федерико Гарсиа Лорку, истинного поэта, которому удалось сказать не просто еще одно, а новое слово в поэзии. Гарсиа Лорка молод, но это уже зрелый поэт, одолевший все новомодные искушения. Его поэзия ориентирована на классику, язык благороден, а мысль и чувство — всегда человечны. В лучших своих образцах стихи его достигают тех высот, что покорялись лишь великим мастерам.
Таково наше мнение, но куда красноречивее свидетельствуют о Гарсиа Лорке его собственные сочинения. Множество стихотворений, но главное — драму в стихах «Мариана Пинеда» — он прочел на вечере в узком кругу, где его проводили единодушной овацией. Все, кому посчастливилось слышать авторское чтение, надолго запомнили прекрасные стихи и сердечную атмосферу вечера.
Вскоре Федерико Гарсиа Лорка возвращается в Мадрид, где живет в настоящее время. Но перед отъездом он еще раз прочтет свои стихи в барселонском Атенее. Мы не сомневаемся ни в успехе, ни в том, что поэт сохранит в своем сердце прекрасные воспоминания о нашем крае, который, но его словам, произвел на него неизгладимое впечатление — «пленил его навеки». С особенной нежностью поэт говорит о наших сарданах, которые впервые в жизни услышал в Фигерасе в прошлый вторник.
Пожелаем же прекрасному поэту Федерико Гарсиа Лорке счастливого пути и будем надеяться, что он еще не раз посетит Ампурдан — «пленительную землю».
Федерико притягивал к себе людей. И в Кадакесе он вскоре перезнакомился со всеми, а со многими подружился. Однажды к нам по приглашению брата наехало множество народу с единственной целью — познакомиться с Федерико. Так у него появились новые друзья — художники, искусствоведы, писатели: Жозеп Мариа де Сагарра, Луис Льимона, Алейсандре Плана, Жоаким Борральерас. День прошел в беседах о литературе и живописи. А потом Федерико поехал в Барселону. Его пригласили прочесть в Атенее свои стихи3. Об этом он сообщил родным: «Барселонский Атеней прислал мне приглашение. Они просят выступить и готовы оплатить все расходы на дорогу и даже обещают гонорар (сколько, пока не знаю). Приглашают и в Мурсию. А Барселона приглашает троих — Мачадо, Переса де Айялу и меня».
В ту пору брат сделал множество моих портретов. Часть из них — просто наброски, эскизы, где он прорабатывал особенно тщательно одно: локоны, спадающие на открытые плечи. Писал он, как всегда, не торопясь и не уставая, да и мне было в радость позировать ему, тем более что я действительно не уставала сидеть, как он велел, и никогда не докучала ему разговорами.
Примечания
1. На Пасху... — Пасхальная неделя 1925 года пришлась на 5—11 апреля. Почти всю ее Лорка провел в Кадакесе, откуда на день съездил в Жерону и Ампуриас.
2. ... сошью ему матроску... — Обещание было исполнено: свидетельством тому множество фотографий, запечатлевших летом 1927 года Федерико Гарсиа Лорку в подаренной матроске.
3. ... прочесть в Атенее свои стихи. — Это выступление состоялось в апреле 1925 года. Процитированное письмо предположительно датируется ноябрем 1924 года.
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |
