Сенсация! Триумф Дали с "Апофеозом Гомера" Рихард Вагнер едва ни погиб. "Безумный Тристан": Вагнер уничтожен или прославлен?

В жизни мне не встречалось более обременительной и тяжелой профессии, чем балетмейстер. Как бы то ни было, на моем счету уже целых пять балетов. "Вакханалия" на музыку Вагнера, "Апофеоз костылей", "Сирена с рыбьей головой", "Людвиг II Баварский", где главный герой бьется в предсмертной агонии между четырех воткнутых в пол зонтов мрачной расцветки; публика пришла в восторг, когда он свалился наземь и одновременно раскрылись все четыре зонта. Это была одна их моих лучших театральных находок. Джону Мартину, критику из "Нью-Йорк таймс", "Вакханалия" понравилась. Мне тоже понравилась, хотя в Париже я так и не успел ее посмотреть. Мой балет "Лабиринт" на музыку Шумана оказался слишком запутанным и плохо продуманным, несмотря на грандиозный костюм петуха. Джону Мартину балет показался неудачным. Мне тоже. Потом было "Кафе Чиниты" на музыку Гарсии Лорки — триумф для мецената, маркиза де Куэваса, и исполнявшей главную роль покойной Арджентиниты. Гигантская окровавленная женщина-гитара, распятая на фоне знаменитой испанской картины "Расстрел Торрихоса". По краям сцены тысяча гитар шафранного цвета. От балета все были в восторге, в том числе Джон Мартин. С постановкой "Сентиментальной беседы" Нью-Йорк стал обладателем декорации с изображением шести тысяч бородатых велосипедистов, которые везут на голове тяжелые камни и волочат позади себя саван или свадебную фату... Не помню, что сказал по этому поводу Джон Мартин, но вот что написал другой критик в воскресном номере "Нью-Йорк таймс" от 5 ноября:

"Самыми сенсационными за истекшую неделю декорациями мы обязаны Сальвадору Дали. В понедельник вечером, как только поднялся занавес Театра оперы и балета (со всей торжественностью, которая полагается в подобных случаях), Нью-Йорк увидел это неповторимое произведение искусства. Балет был великолепен. Писать о балете не совсем в моей компетенции. Но раз уж создателем декораций и костюмов стал знаменитый мастер живописи, позволим себе известную свободу мнения. Несколько лет назад Шагал выступил в том же качестве при постановке балета Леонида Мясина "Алеко". На сей раз Дали превзошел самого себя. Его декорации к "Сентиментальной беседе", уже успевшие завоевать славу, с величественной процессией велосипедистов и фортепиано, из которого бьет фонтан, — расцвет его таланта.

Ясно одно: театральная сцена гораздо больше соответствует творческому духу Дали, нежели картинная галерея. Его сюрреализм (который в виде заключенного в раму полотна уже давно превратился в банальность) раскрывается во всей своей полноте именно на широком пространстве сцены. И тогда обнажается монументальность, присущая его изысканному стилю, в значительной мере основанному на виртуозном владении техникой, причем эта виртуозность выходит далеко за пределы стремления отдать дань последнему крику моды.

Какой бы ни была связь между декорациями, танцем, над которым работал Эглевский¹, и музыкой Пола Боулса² (а музыка звучала прекрасно, пока на первый план не выступило визуальное восприятие, словно парализовав способность слышать), мне не пристало разгадывать ее природу. Мне пришло в голову, что, пожалуй, декорации Дали вполне можно было бы использовать в балете, где нет танца, а есть одна лишь музыка. Вот это было бы новшество! Я и вправду недоумеваю, как можно танцевать на фоне творения Дали — если, конечно, речь не идет о балете велосипедистов.

Декорации Рауля Пена Дюбуа к балету "Воспоминания", премьера которого состоялась в среду вечером, напоминают рисунок тушью — утонченный, сдержанный, нежный и вместе с тем сочный, полнокровный".

Главным же событием недели стал "Безумный Тристан" на неистовую музыку Вагнера. Постановку осуществил сумасброд номер один — Сальвадор Дали, танцует безумец Нижинский, хореограф — Мясин, придумавший танцевальные партии к "Безумному Тристану" как раз в тот момент, когда и все его друзья, и я сам думали, что он уже на такое не способен; меценатом выступил маркиз де Куэвас. Между первоначальным замыслом и конечным результатом пролегает пропасть, и в балете это справедливо, как нигде. Тристан никогда не поражал мое воображение. Исполнитель главной роли оказался совсем маленьким Тристаном, да к тому же вовсе не безумным. Но, несмотря на все это, балет был одним из лучших, какие я вообще видел, и впервые публике посчастливилось услышать музыку Вагнера без пошлых декораций, покрытых пылью посредственности. Этот балет — самый неоднозначный из всех, какие мне довелось посмотреть, и мистер Джон Мартин, с которым у нас часто совпадали мнения, на сей раз обвинил меня в том, что я "сознательно занял иконоборческую позицию". Шаблонное обвинение в "иконоборчестве" еще более обременительно (прошу читателя извинить меня за то, что в начале статьи я утверждал совсем другое), чем ремесло балетмейстера. Даже редакторы моей газеты, вооружившись цитатами из словарей и поддакивая интеллектуалам-дилетантам, хором называют меня "иконоборцем".

Однако не сомневаюсь, что пройдет время, мой труд удостоится беспристрастной оценки и обвинение в "иконоборчестве" (в буквальном или переносном смысле этого слова) отпадет само собой — именно поэтому, позволю себе прибавить, если какие-либо уточнения еще уместны, ведь читатель наверняка и без того окончательно запутался, а такое часто случается, когда пытаешься прояснить свою мысль, какой бы простой она ни казалась, я взял свою лучшую ручку, покрытую эмалью, разумеется "Фаберже", с запачканным и никуда не годным пером, ручку, украденную на вокзале (как раз такие я и люблю), и написал в редакцию "Нью-Йорк таймс" следующее письмо:

Отель "Сен-Режи" Нью-Йорк 16 декабря 1944 г.
Главному редактору "Нью-Йорк таймс" 229 Западный округ 43-я улица Нью-Йорк

Уважаемый господин редактор, Сегодня утром на странице 19 вашей газеты была опубликована статья, подписанная Джоном Мартином и касающаяся премьеры балета "Безумный Тристан". Замечу, что газета несет ответственность за помещенные в ней материалы перед крайне впечатлительными американскими читателями и поэтому должна бы пресекать любые попытки безосновательных обвинений — таких, как, например, вот это (направленное в мой адрес) обвинение в том, что я "сознательно занял иконоборческую позицию".
Какими бы ни были созданные мной образы — хорошими или плохими, на протяжении всей своей жизни я только и делал, что доказывал свою любовь к образам. Я всецело за образы, а не против них, и я питаю глубочайшее уважение ко всем образам прошлого, я восхищаюсь ими. Среди современников я известен как создатель образов, хороших и плохих, и слыву самым настоящим антииконоборцем.

Вот полученный мною ответ.

"Нью-Йорк таймс" Таймс-сквер 19 декабря 1944 г.
Г-ну Сальвадору Дали Отель "Сен-Режи" Нью-Йорк, штат Нью-Йорк

Уважаемый господин Дали, Отвечаю на ваше письмо от 16 декабря.
Прежде всего отмечу, что недоразумение возникло из-за значения слова "иконоборец". Действительно, в буквальном смысле оно означает человека, отвергающего образы, и вы, вероятно, поняли его именно в этом смысле.
Между тем слово "иконоборец" имеет гораздо более широкий спектр значений и в переносном смысле обозначает, как мне кажется, того, кто выступает против установленных традицией норм. Джорджа Бернарда Шоу, к примеру, часто называют иконоборцем.
Принимая во внимание это метафорическое значение, я думаю, вы прочтете статью г-на Джона
Мартина под несколько иным углом зрения, чем прежде.

Искренне ваш,
Эдвин Л. Джеймс,
главный редактор

Вооружившись той же перьевой ручкой, я ответил на это письмо так:

Отель "Сен-Режи" Нью-Йорк 23 декабря 1944 г.
Г-ну Эдвину Л. Джеймсу, Главному редактору "Нью-Йорк таймс" Таймс-сквер Нью-Йорк

Господин редактор,
В ответ на ваше письмо от 19-го числа я подчеркну, что слово "иконоборец", использованное в переносном значении, совершенно неуместно, когда речь идет о моих творческих принципах.
Подобная двусмысленность возмутит любого, кто знаком с моими произведениями. Вот уже десять лет я пишу картины, выступая в качестве яростного защитника традиции и противника новомодных изобретений, пагубных для искусства, и всяких двусмысленностей, в которых погрязли такие направления, как футуризм, дадаизм и т.д.
Если я и пытаюсь вдохнуть жизнь в древние мифы порой не совсем тривиальными способами, то я делаю это, используя современные научные достижения и опираясь на методы психологии, морфологии и т.д. Иными словами, в мои намерения вовсе не входит ниспровергать традицию. Наоборот, я стараюсь обогащать ее, вооружившись новыми знаниями. И было бы совершенно нелепо считать "иконоборческой" знаменитую фрейдовскую интерпретацию произведений Леонардо да Винчи. Ну а поскольку наши с вами споры имеют сугубо умозрительный характер, мне кажется уместным опубликовать нашу переписку в газете, с тем чтобы и ваши читатели, и те, кому небезынтересно мое творчество, смогли беспристрастно определить точное значение слова "иконоборец" применительно к моим работам, употреблено ли оно в прямом смысле или в переносном.
Итак, пока не ясно окончательно, иконоборец я или нет. Несомненно одно: это определение настолько мощное, что, поразмыслив, я пришел к выводу, что для спокойствия совести лучше уж слыть иконоборцем в переносном значении слова, чем нести ответственность за разрушительные действия.

Искренне ваш,
Сальвадор Дали

Примечания

1. Андре Эглевский (1917-1977) — один из ведущих танцоров труппы Баланчина.

2. Пол Боулс (1910-1999) — американский писатель и композитор.

К оглавлению

Следующая страница