Повелительница смеха
Голый, он стоит, задумавшись, перед незаконченным полотном у себя в мастерской — убежище, куда не рискует войти больше ни один человек, — ждет очередного видения. Повернул голову к окну, взглянул на мыс Креус, знакомый с младенчества. Баркас покачивается на пенных волнах неподалеку от песчаного берега, рыбаки-музыканты иногда собираются неподалеку от него и играют сарданы Пепа Вентуры. Те же сарданы ласково напевала ему мать, когда он был еще nino: "Era en mi vida, la nit encar / Dormia l'anima sense Somniar". Сколько раз он писал этот пейзаж: порт Кадакес, пляж Льяно, их дом и его отражение в воде, дом он изображал спереди, сбоку, днем, ночью, в импрессионистической манере Моне, в пуантилистской Сёра. Писал и причудливые скалы — над ними потрудились каталонские ветры: льевант и трамонтана, ксалос и михорн, гарби и льявех, понент и мерсталь. Забавляясь, ветры превратили скалы в те затейливые фигуры, что вырисовываются теперь на горизонте и вдохновляют не меньше, чем творения архитектора Антонио Гауди. "Кадакес, застежка на речной ленте, за уступами спрятал ракушки. Деревянная дудочка успокоила ветер. Древний бог лесов одарил ребятишек плодами", — напишет о родном городке Дали Федерико Гарсиа Лорка.
Мы в 1929 году, стоит лето, и жизнь Сальвадора Дали вот-вот переменится. Уже сегодня вечером, самое позднее завтра днем, ничего в ней не останется таким, каким было до этого. Просторный беленый деревенский дом, родовое гнездо семейства Дали, в один миг превратится в театральные подмостки, место разрывов и расставаний. "Но вот я наконец готов. К чему готов? На что?" — спрашивает художник-визионер. И оставляет палитру, кисточку из куньей шерсти, китайскую тушь, бумагу, картон и холст, намереваясь как можно лучше приготовиться к встрече с теми, кому назначил свидание накануне. Ровно в 11 часов они будут ждать его на пляже, растянувшись на песке под его окнами. "Они" — люди, причастные к миру художников, пожелавшие познакомиться с чудом двадцати пяти лет, о котором в последнее время так много говорят во влиятельных кругах не только Каталонии, но и Франции.
Сальвадор Дали и Ана Мария, его младшая сестра и муза-вдохновительница, проводят лето на побережье Коста-Брава в маленькой портовой деревушке, притулившейся у подножия гор Альберес и глядящей на равнину Ампурдан и отроги Пиренеев, простирающиеся с запада на восток, — красота, глаз не оторвешь! Вот сюда и приехал в конце июля Камиль Гоэманс со своей невестой Ивонной Бернар и друзьями Магриттами, Рене и Жоржеттой.
Гоэманс и Магритт дружат вот уже пять лет, их пути в искусстве оказались сходными, пристрастия примерно одинаковыми, к тому же оба они невероятно активны и деятельны. За плечами у них дадаизм, теперь они вместе с Мезансом, Нуже и композитором Андре Сури взращивают сюрреализм на бельгийской почве. Однако с недавнего времени оба переселились в Париж и свели знакомство с зачинателями сюрреалистического движения, подружились даже с Полем Элюаром. Рене Магритту к этому времени исполнился тридцать один год, и Андре Бретон официально заявил, что берет его под свое покровительство. Поэта Камиля Гоэманса тоже все знают в этой среде, еще не забыты его подписи под дадаистскими трактатами и письмами, приходившими в Париж несколько лет тому назад с улицы Мерод, дом 226, из Брюсселя.
Друг детства поэта Анри Мишо, Гоэманс не так давно руководил литературным журналом "Дистанс", а теперь открыл художественную галерею в квартале Сен-Жермен-де Пре, предоставив ее в первую очередь талантливым сюрреалистам — Жану Арпу, Иву Танги и, само собой разумеется, Рене Магритту. Не без колебаний галерист остановил свой выбор и на творчестве Сальвадора Дали: он предложил три тысячи франков за исключительное право на летние творения художника, которые пообещал выставить в конце года в своей галерее, улица Сены, 49. Контракт, подписанный под бдительным оком отца Сальвадора, дона Дали, нотариуса Фигераса, предусматривал, что владелец галереи оставит у себя три полотна по своему выбору для личной коллекции.
С прибытием гостей юный каталонец очень оживился — творчество Магритта его восхищало, Гоэманс — начинающий художник в этом не сомневался — был готов открыть ему путь к славе. Зато Ана Мария, напротив, сочла гостей чужаками, они не вызвали у нее ни малейшего доверия, и она впала в мрачность. Мрачность ее еще усугубилась, когда она узнала, что к двум прибывшим парам присоединится в начале августа еще и семейство Элюаров — Поль, Гала и их дочь, двенадцатилетняя Сесиль, о чем было сообщено телеграммой. Сестра художника заранее горевала о пагубном влиянии, которое окажут "эти сложные люди" на ее драгоценного старшего брата. "Брат от природы был склонен к крайностям и находил новых друзей необычайно умными. Возможно, они и были умными, но любому, менее пристрастному, человеку сразу становилось ясно, как разрушительна эта их извращенная умственность".
Насупленная Гала, вылезшая в измятом костюме из такси, показалась чужой и Сальвадору Дали.
Прошлой весной в Париже молодой художник познакомился с Полем Элюаром в одном из злачных мест, где в приглушенном свете томятся захмелевшие от шампанского и абсента проститутки. Бордель назывался "Бал Табмарэн", располагался в квартале Пигаль — там Камиль Гоэманс представил их друг другу: "Когда в зал вошли двое — платье дамы было расшито черными блестками, — Гоэманс сказал:
— Это Поль Элюар, поэт, из сюрреалистов. Очень известен, к тому же покупает картины.(...)
Элюар был для меня легендой, да и держался он, как подобает легендарному персонажу. Пил, не спеша, рассеянно взирая на красавиц. Мы уговорились, что летом он посетит меня в Кадакесе". Гала лечилась тогда в одном из швейцарских санаториев.
Добравшись до Кадакеса, утомленные донельзя долгой дорогой, Поль Элюар и Гала едва успели поздороваться с художником, вышедшим встречать их на крыльцо своего дома, и тут же отправились в гостиницу, назначив встречу после сиесты на деревенской площади.
Что тут делать Гале — в захудалой портовой деревушке на краю света? Муж ее раздражает, а у художника пошиб танцора, исполняющего аргентинское танго, так же карикатурен и так же претенциозен. Потягивая узкими сухими губами аперитив в тени платана, Гала скучает и жалеет себя. Речь Сальвадора Дали — бессвязный поток слов с громкими взрывами хохота, он хватается за бока, едва не катается по земле. Преувеличенная смешливость — ширма, но ей не скрыть робости и глубокого смущения молодого провинциала перед своими гостями, в его глазах Элюары — воплощение французской элегантности, духа Парижа, квинтэссенция авангарда: "Их уверенность, пресыщенность, элегантность завораживали меня и провоцировали". Между двумя приступами хохота Дали попытался объяснить причину своей безудержной веселости: ему представилось, как совы приклеились какашками к головам гостей. Никто не улыбнулся шутке, сочли мальчишеством, но обменялись вопросительными взглядами — неужели в этом юнце находят что-то гениальное? Он или психически неуравновешен, или записной баламут-провокатор. Стоит ли заниматься переселением подобного персонажа в Париж? Гала не разделяет восхищения мужа юным фанфароном, хранит отчуждение. Дали a priori не может испытывать симпатии к элегантной парижанке, которая меряет его холодным взглядом. Недоверие взаимно. Прощаясь, Элюары и Дали договариваются увидеться завтра в одиннадцать на пляже.
Утром Дали даже не берется за кисть, он обдумывает наряд, решив одеться как можно экстравагантнее и поразить гостей. Жители Кадакеса успели привыкнуть к его манере одеваться и называют maricon. Денди Дали обычно расхаживает дома голый, но, выходя на люди, помадит волосы, тщательно выбривает подбородок и одевается только в белое, будто покойник, — белоснежные брюки, шелковая рубашка с кружевным жабо, браслеты и колье из поддельного жемчуга. Однако на этот раз ему нужно появиться не просто щеголем или оригиналом, он должен быть уникален, сногсшибателен, театрален.
Дали не пожалел времени, готовя наряд, который пророчески назвал свадебным. Он разорвал рубашку, обнажив плечо, сосок и волосы на груди, плавки, все в ржавых пятнах, надел наизнанку, руки украсил браслетами, шею — колье. Выбрил себе подмышки и покрасил их синей краской, находя, что синие разводы по всему телу от текущего пота прибавят ему оригинальности. Оцарапался бритвой, полюбовался капелькой крови и добавил бритвой таких же капелек то там, то здесь. Завершающим штрихом провел бритвой по коленке и заткнул за ухо алую герань. Осталось только надушиться, так почему бы не запахом козла? Каждое утро мимо его дверей проходит целое козлиное стадо. Он принялся колдовать у спиртовки, будто и впрямь был магом: вскипятил рыбий клей, прибавил ложку козлиного гороха и каплю лавандового масла. Остыв, жидкость загустела в жирную пасту, ею он и намазался. Представив, как в таком виде он с палитрой в руках спускается по лестнице, ведущей на пляж Льяно, Дали зажмурился. Великолепно.
Дали выглянул в окно, взгляд его упал на Галу — так это же та самая опрятная русская девочка, мчащаяся на санях по сверкающему снегу, она снилась ему с самого детства. Сколько он потерял даром времени! Целое утро мог бы смотреть на нее, прикасаться, пытаться соблазнить. А он идет на свидание вонючим козлом, в диком смехотворном наряде! Молодой человек кинулся мыться, немного привел себя в порядок и поспешил на пляж. Жена поэта обратилась к нему, и ответом ей был судорожный приступ нервного хохота. Остальные отвели глаза и рассеянно бросали камешки в море. Сальвадор Дали смотрел только на Галу, оказывая ей какие только мог услуги.
В мастерской Сальвадора Дали — квадратной, с серыми стенами — резкий запах скипидара заглушает аромат жасмина, эвкалиптов и оливковых деревьев, что цветут вокруг. Две кушетки, покрытые джутовыми циновками, горшки, бутылки, журналы по искусству, собственные картины и среди них репродукция Пабло Пикассо — две женщины бегут по пляжу — эскиз, сделанный художником для занавеса Русских балетов Дягилева. Все светлое время дня от восхода и до заката Дали проводит здесь, пишет, напевая, — Лорка сказал о нем: "гудит золотым шершнем". Кисть оставляет на полотне выразительные мазки, которые так нравятся молодому художнику у Гойи, Веласкеса, Дюрера, Микеланджело, Леонардо да Винчи. Летом 1929 года он начал много полотен: "Укрощение страстей", с использованием техники коллажа; "Загадка желания, мама, мама, мама", эротическую картину; "Великий рукоблуд", картину, навеянную купленной в Фиге-расе олеографией, и "Угрюмые игры".
Названием последнего наброска Дали обязан Полю Элюару. Не совсем по своей воле Гала и Дали вступили в разговор именно по поводу "Угрюмых игр". Небольшая по размеру картина изображала элементы кастрации и сразу возбудила у гостей недоумение и вопросы. Магритт, Гоэманс и Элюар, сами себе не признаваясь, были шокированы затронутым сюжетом. Откровенность или провокация? Побеседовав наедине, мужчины решили выяснить, что все-таки значат "Угрюмые игры" для самого художника? Непристойная шутка? Если да, то, вполне возможно, создатель избывает таким образом присущую ему копрофагию? Вопрос представлялся немаловажным, так как речь шла о том, чтобы ни много ни мало принять испанского художника в круг сюрреалистов. Вызвать молодого человека на откровенный разговор выпало на долю Галы, и Сальвадор Дали зашел за ней в тот же вечер в отель "Мирамар".
Беседа состоялась во время прогулки между вызывающе красивых и не менее опасных скал Эс-Кексальс (Клыки), что нависают над Кадакесом. Автор картины постарался успокоить гостью. Нет, он не копрофаг, более того, он чувствует омерзение к отклонениям подобного рода. Собеседники внезапно смолкли, наступившая напряженная тишина взволновала обоих ощутимым предвестием телесной близости. Несколько дней спустя Гала на том же самом месте возьмет Дали за руку. "Этот миг следовало ознаменовать приступом хохота — и я нервно рассмеялся, понимая всю неуместность своего поведения и предвидя свои грядущие страдания по этому поводу. Но Галу мой хохот не оскорбил". Русская с присущим славянам ледяным стоицизмом объявила, что больше они не расстанутся. Конвульсии смеха внезапно стихли. Сальвадор Дали понял: эта женщина исцелит его от присущих ему маний. Он увидел в Гале свою Градиву, обладающую даром совмещать реальное с ирреальным. (В романе Вильгельма Йенсена "Градива, фантазия времен Помпеи" (1903 г.) Градива исцеляет героя, этот роман в одной из своих статей проанализировал Зигмунд Фрейд.) "Гала отлучила меня от преступления и излечила от безумия, — объяснит впоследствии Дали. — Благодарю! Я жажду ее любить! Жениться на ней я был просто обязан.
Симптомы истерии исчезали один за другим, как по мановению руки. Мой смех снова покорился мне, я мог улыбнуться, мог расхохотаться и смолкнуть, когда захочу. Сильный и свежий росток здоровья пробился в моей душе".
На мысе Креус, где когда-то греки воздвигли храм в честь богини любви Афродиты, они поклялись не причинять друг другу зла.
| К оглавлению | Следующая страница |
