Безумная жизнь Сальвадора Дали

На правах рекламы:

Техники окрашивания в блонд: что выгоднее? . Интенсивное восстановление, питание и тонирование стоят недешево и требуют регулярности. Более того, само окрашивание в блонд без желтизны дорогое, особенно, когда используются сложные техники. Ведь это долгая и кропотливая работа, предполагающая высокую компетенцию колориста.

Добавьте в закладки эту страницу, если она вам понравилась. Спасибо.

"Святой Себастьян"

Выставка Лорки в галерее Далмау совпала с премьерой "Марианы Пинеды". Когда угар насыщенных дней спал, он присоединился к семейству Дали в Кадакесе, где прожил весь июль. Они ездили на экскурсии, как и в 1925 году, слушали музыку, джаз, стихи на открытой террасе Эс Льяне, дурачились на пляже и много работали вместе, как и рассчитывал Дали. Он, в первую очередь, торопился завершить написанного в прозе "Святого Себастьяна", о котором говорил Лорке в марте, признаваясь, что во время работы постоянно думал о поэте и даже считал иногда его и святого одним и тем же человеком. "Святой Себастьян" стал началом вступления Дали на каталонский литературный Олимп. Новая эстетика Священной Объективности, которую излагал художник, заключалась в неукоснительном уклонении от сентиментальности и "тухлятины" (то есть мещанства). В этом заметно влияние "Африканских впечатлений" Раймона Русселя, одного из любимых писателей Дали. Неудивительно, что он посвятил "Святого Себастьяна" Лорке, когда текст был напечатан в июльском номере "L'Amic de les Arts". Еще один, весьма прозрачный, намек на Лорку дан в иллюстрации Дали к "Святому Себастьяну". Она изображает святого с головой камбалы. Поскольку Дали в письмах о Себастьяне называл Лорку "камбала", присутствие головы этой рыбы кажется вполне объяснимым1.

"Святой Себастьян" — столь значительный рубеж в жизни и карьере Дали, что вполне оправдано наше желание привести его полностью:

СВЯТОЙ СЕБАСТЬЯН

Ирония

Гераклит, как сообщает Фемистий, говорит, что природе нравится прятаться. А прячется она оттого, что стыдится себя, как полагает Альберто Савинио. Истоки этого стыда сугубо нравственного свойства: столкновение природы и человека порождает стыд. Такова, по мысли Савинио, природа иронии2.

Энрикет, рыбак из Кадакеса, выразил ту же мысль по-своему. Разглядывая мою картину, он заметил по поводу моря: "Как настоящее. Только на картине лучше, потому что волны можно сосчитать"3. Из этого предпочтения, отданного картине, могла бы родиться ирония, сумей Энрикет подняться от физики к метафизике.

Ирония, как уже было сказано, — это нагота4. Это атлет, затаившийся в страждущем св. Себастьяне. Но ирония — это и его боль, поскольку и боль "можно сосчитать"5.

Терпение

В том, как управляется Энрикет с веслами, есть терпение, иначе говоря, мудрая покорность. Но я знаю и другое терпение — род страсти: смиренное терпение Вермера Делфтского, вынашивающего картину, как дерево вынашивает плод.

И есть третья, изящнейшая разновидность терпения, в которой слились покорность Энрикета за веслами и страсть Ван дер Меера за мольбертом. Я говорю о терпении, явленном во всем великолепии св. Себастьяном в час агонии.

ОБРАЗ СВЯТОГО СЕБАСТЬЯНА

Описание

Я вдруг понял, что очутился в Италии, у подножия мраморной лестницы, выложенной белыми и черными плитами. Стал подниматься и наверху увидел св. Себастьяна, привязанного к стволу старой оливы. Ступни его попирали обломки капители6. Чем дольше я вглядывался, тем страннее казался мне его облик, однако же я чувствовал, что он до малейших подробностей ведом мне изначально: стерильный утренний луч высвечивал каждую черточку так пронзительно, что я не мог сомневаться.

Голова святого была разделена пополам. Прозрачную студенистую массу одной половинки окаймлял тончайший никелированный ободок; другая половина лица кого-то мне сильно напоминала. От ободка отходила подпорка — белоснежная лесенка, заменявшая фигуре позвоночник. На каждой стреле была обозначена ее температура и, кроме того, выгравирована мелкими буковками надпись "Приглашение к тромбу". Кое-где, чертя кривые мучительного сладострастия, из розового коралла тела выбухали вены, яростно-синие, как на штормовом пейзаже Патинира7.

Плечи святого, как чувствительная фотопластинка, запечатлевали бриз, порыв за порывом.

Ветры с моря и ветры с берега

Скудный ветер замер, споткнувшись о колени святого. Ореол светился, как друза горного хрусталя; на черствой бутыли, кровоточа, зацветала шершавая морская звезда.

На песок, слюду и ракушки ложились тени точных приборов из неведомой физики. Рисунок тени прояснял назначение прибора. Свет дезинфицировал стекла и алюминиевые стержни. Надпись, начертанная рукой Джорджо Моранди, оповещала: "Дистиллирующее устройство".

Ветер с моря

Каждые полминуты с моря налетал запах, анатомически четкий, как панцирь краба.

Я принюхался. И не уловил ничего таинственного. Мука св. Себастьяна была лишь поводом к эстетическому восприятию данности. Я снова принюхался. Но на сей раз закрыл глаза — не из мистицизма, не затем, чтобы вглядеться в свое внутреннее Я (если выражаться платоновским языком). Я закрыл глаза из простой физиологической потребности.

И принялся поспешно читать названия и скупые описания приборов. Каждый ярлык приглашал к интеллектуальной игре, устанавливал шкалу новых ценностей и неведомых образцов.

Без пояснений, чутьем я угадывал назначение каждого прибора и радовался точности его промеров.

Гелиометр для глухонемых

Один прибор так и назывался — Гелиометр для глухонемых. Если бы устройство прибора не свидетельствовало об этом со всей очевидностью, уже из названия можно было заключить, что он связан с астрономией. Высокую физическую поэзию этого инструмента рождала игра расстояний и их взаимосвязи, выраженные геометрически в одних секторах и арифметически — в других. В центре помещалось простое измерительное устройство для агонии святого, снабженное гипсовой шкалой, посередине которой между двух стекол застыл кровавый сгусток, предсказывающий, подобно чувствительному барометру, каждую новую рану.

В верхней части Гелиометра располагалась Лупа св. Себастьяна, выпуклая, вогнутая и плоская одновременно. На платиновой оправе этого чистейшего и высокоточного стекла отчетливо выделялась гравировка "Приглашение к астрономии", а пониже ее ряд выпуклых буковок — "Священная Объективность". По градуированной стеклянной палочке шла надпись: "Единица измерения очевидных расстояний между чисто эстетическими ценностями". А рядом по тончайшей пробирке вилась узкая наклейка: "Видимые расстояния и арифметические единицы измерения чисто эмоциональных ценностей". Пробирка была до половины наполнена морской водой.

У Гелиометра св. Себастьяна не было ни музыки, ни голоса, кое-где он был слеп. Точки слепоты соотносились с алгеброй его ощущений и призваны были зримо воплощать нематериальные чудеса.

Приглашение к астрономии

Я приблизил глаз к увеличительному стеклу, итогу долгой, точно рассчитанной и вместе с тем безотчетной шлифовки.

Каждая капелька воды — цифра. Каждая капелька крови — геометрическая фигура.

Я стал смотреть. И ощутил поначалу лишь трепет собственных век у поверхности мудрой линзы. А затем различил четкие, сменяющие друг друга картины, построенные так органически точно, с таким соблюдением всех пропорций, что каждая мелочь являла собой отдельный, просто и гармонически сотворенный организм.

Вот палуба белого пакетбота, где плоскогрудая девушка учит моряков, напоённых южным морем, танцевать блэк-боттом. А на прочих трансатлантических лайнерах виртуозы чарльстона и блюза утрами, пока не пробил час аперитива, высматривают звезду Венеру на дне бокалов с Джим-коктейлем.

Никакой мути — все это я видел совершенно ясно, подробно, как через увеличительное стекло. Если же я хотел разглядеть какую-нибудь мелочь получше, изображение росло, наступало на меня, как крупный план в синематографе, и обретало поразительную пластическую выразительность.

Вот передо мной фигурка ватерполистки на никелированном капоте "Изотты-Фраскини". Но стоит мне задержать взор на ее левом зрачке, как он заполняет все поле зрения. И этот единственный зрачок, застящий все мироздание, разверзается передо мной океанской пучиной, где реют сонмы поэтических вымыслов и пластических решений. Под каждой ресницей — тихая гавань. Нежный, масляный сгусток туши — зрачок — под этим микроскопом кажется сонмом сфер, внутрь которых заключена не то Богоматерь Лурдская, не то "Евангельский натюрморт" Джорджо де Кирико8. Я даже различаю на галете едва заметные буковки: "Мелкое печенье Высшего сорта", — и глаза мои наполняются слезами.

Вижу стрелку с надписью "В сторону Кирико — к границам метафизики".

А вот мелкоячеистая сеть кровеносных сосудов — немой, подробный план линий подземки. Однако я не хочу наблюдать бытие искрометного лейкоцита — и алые веточки, мгновенно умельчившись, сливаются в пятнышко, и снова, в глубинах вогнутого зеркала, показывается глаз естественных размеров, похожий на странный организм, в котором плещутся четкие рыбы отражений, разбрызгивая воду и слезы.

Я оторвался от лупы и снова вгляделся в очертания св. Себастьяна. Не отягченный символами, он просто был, и был уникален. Потребна высшая объективность, чтобы безмятежно наблюдать за Вселенной. И я продолжал свои гелиометрические наблюдения, прекрасно сознавая, что оказался втянут в антихудожественную астрономическую орбиту "Нотисиарио Фокс".

Картины же — предлоги к новым поэтическим ощущениям — всё сменялись.

Вот официантка в баре крутит на маленьком проигрывателе "Дину"9 и потчует можжевеловой водкой гонщиков, математически точно смешавших в своих моторах игру случая и темные суеверия.

Вот цементное поле автодрома. Гонки белых "Бугатти" с высоты похожи на безвольное круженье акванавтов под парашютами, когда водоворот затягивает их вглубь.

Медленные ритмы Жозефины Бейкер вторят неспешным, чистым движениям лепестков распускающегося цветка, заснятым на быструю кинопленку.

А ветер кинематографа! Белые перчатки Тома Микса10 на черных клавишах чисты, как прощальные любовные сплетения рыб, как звезды и кристаллы Маркусси11.

Адольф Менжу12 в антитрансцендентальном порыве демонстрирует нам четвертое измерение смокинга и невинность, столь сладостную в мире цинизма.

Бастер Китон — вот она, Чистая Поэзия, смотрите, Поль Валери! Постконструктивистские проспекты, Флорида, Корбюзье, Лос-Анджелес, Совершенная Красота и гармония готового платья, обеззараженные антихудожественные зрелища, ясная идея, воплощенная в смиренную, веселую, бодрую вещицу, бросающую вызов этой прогорклой, забродившей тухлятине — высокому искусству.

Лаборатория! Клиника!

Белая клиника льнет к четкой рентгенограмме легких.

За стеклами шкафа в парах хлороформа дремлет скальпель — словно спящая красавица в несусветной чащобе никелированных стволов и эмалированных стеблей.

Американские журналы соблазняют нас девочками — girls, girls, girls — так, что глаза разбегаются13, а тем временем Ман Рэй под солнцем Антиб снимает магнолию, и ее лучезарный портрет сильнее потрясает нашу плоть, чем все осязаемые выдумки футуристов14.

Обувь на витрине Большого Магазина.

И манекены, манекены, застывшие в свете прожекторов, бесполые, с шарнирами вместо суставов, которые тревожат воображение. Живые, глупые и милые манекены с несуразной походкой — как вихляются бедра и плечи, но в артериях уже теплится вновь обретенная физиология костюма!15

Следуя за строкой Данте, какой именно, не помню, я двинулся в путь: созерцая всевозможные разновидности "тухляков" — передо мной проходили унылые художники, посягавшие на вечность, — ясность и не снилась им, тянущим всякое лыко в строку, не подозревая, что существует точная, четко расчерченная миллиметровка.

За ними толпилось семейство, обретшее произведение искусства, чтобы водрузить его на рояль; конторский клерк, член союза, доктор психологии... Глаза бы мои не глядели...

Но вдруг я умилился усами кассира.

Сердцем я ощутил всю прелесть его францисканской поэзии.

И улыбнулся сквозь слезы. Лег на песок. Волны подкатывали к берегу, мерно рокоча, как у ног "Спящей цыганки" Анри Руссо16.

"Святой Себастьян" стал откровением для тех, кто не знал о фанатичном исповедании Дали культа Священной Объективности и столь же фанатичном отрицании сентиментальности. Только Лорка был в состоянии объяснить скрытые намеки этого произведения, которое могло показаться ему ответом на его ныне известную оду, раскрывающую ужас Дали перед эмоциональностью. Культ объективности и стерильности подтверждал невозможность сексуальных отношений между ними.

Издатель "L'Amic de les Arts" Хосеф Карбонель был настолько увлечен "Святым Себастьяном", что предоставил Дали колонки своего журнала, в котором художник начал регулярно публиковаться. Годы спустя Дали отрицал помощь, оказанную ему "L'Amic de les Arts", говоря, что использовал его только для саморекламы17. На самом деле, отношения с журналом были важным этапом — ведь на его страницах он печатал свои наиболее ценные критические очерки. Дали, как всегда, кипел идеями и планами. Несколькими месяцами ранее он и Гаш решили, что пришло время выпустить манифест, направленный против косности, претенциозности и "тухлявости" современного каталонского искусства — такого, каким они его видели. Друзья, к которым присоединился Луис Монтанья, решили назвать свое воззвание "Антихудожественным манифестом". Лорка также принимал участие в обсуждениях, и Анна Мария, всегда державшая наготове свой "Кодак", сфотографировала их на террасе в Эс Льяне. Лорка был так горд этой фотографией, что двумя годами позже предоставил ее небольшому нью-йоркскому журналу "Alhambra" ("Альгамбра") для публикации вместе с другими, снятыми во время его пребывания в Кадакесе тем летом. Надпись гласит: "За работой над Манифестом с художником Дали".

Примечания

1. SDFGL, pp. 46, 93.

2. Название "Ирония" и начало текста почти слово в слово повторяет Альберто Савинио ("Anadiomenon". Principi di valutazione dell'Arte contemporanea", Valori Plastici, Rome, I, Nos 4-5, 1919).

3. Возможно, имеется в виду "Женщина у окна" (1925).

4. В действительности эти слова принадлежат Савинио: "In fondo, Non e che una ragione de nudita — per conseguenze di morale".

5. В каталанском, как и в испанском, contar означает "считать" и "сосчитать", а также "перечислить" и "пересказать".

6. Ссылка на разрушенную капитель и на черно-белые плиты мрамора предполагает, что Дали имел в виду изысканного "Святого Себастьяна" Мантеньи (Вена). Дали мог видеть также другого "Святого Себастьяна" Мантеньи — в Лувре, в марте 1926 г.

7. Дали был восхищен "ядовито-металлическим голубым" у Патинира в Прадо (SL, р. 191).

8. Дали ошибся в дате. Картина Де Кирико была исполнена в 1918 г.

9. "Дина" ("Может ли быть что-нибудь лучше?") — один из хитов американского квартета "The Revellers", часто упоминаемого художником.

10. Американский киноактер и режиссер (1880-1940).

11. Польский кубист Луи Маркусси (1878-1941), живший в Париже.

12. Американский киноактер (1890-1963), усами которого Дали восхищался.

13. В оригинале по-английски: Girls, Girls, Girls.

14. Намек, по-видимому, на текст Маринетти "Il tattilismo" ("Тактильность"), опубликованный в 1921 г.

15. Два предложения этого раздела не были включены в L'Amic de les Arts, однако появились в "Петухе" в переводе Лорки (Гранада, 1928).

16. Перевод Н. Малиновской.

17. SL, р. 207.

Предыдущая страница К оглавлению Следующая страница


Рейтинг@Mail.ru Яндекс.Метрика
©2007—2024 «Жизнь и Творчество Сальвадора Дали»